Рембрандт

Он лежал без сна, с широко открытыми глазами. Подумал было: а не разбудить ли Магдалену, не поговорить ли с ней? Но тут же раздумал. Пусть спит, набирается сил; сил для младенца, которого он не увидит, — одна эта мысль четко и болезненно на какой-то краткий миг мелькнула в его сознании — и вот уже снова он все забыл и неподвижно глядит навстречу ночи.

Все предметы вырисовывались так ясно и четко и в то же время казались противоестественно синими и живыми. На небесном куполе мерцала светящаяся завеса — стремительный поток звездной пыли. Титус поднял глаза… Как странно, что конец приходит так… так тихо и непреодолимо…

Колющая боль пронзила его. Начался кашель. Он приоткрыл рот, чтобы поглубже вздохнуть. Вдруг что-то словно порвалось внутри. Кровь теплыми волнами хлынула из горла. Раскинув руки, он с улыбкой отдался вечности…

XIX

Магдалене казалось, будто она вдруг пробудилась от долгого и чудесного сна. И если бы не ребенок, движения которого она ощущала, она, пожалуй, поверила бы, что все было лишь сном, и с улыбкой грезила бы так до гробовой доски. В конце концов она убедила бы себя, что Титус никогда не принадлежал ей, что три месяца их интимной близости — только мираж, рожденный ее страстью. Страсть же ее, всегда целомудренная и всегда неудовлетворенная, заполнила бы пустоту всей ее жизни. Но живое существо, оставленное ей Титусом в наследство, напоминало ей каждый час и каждую минуту, что она действительно лежала в объятиях Титуса, что это короткое счастье исчезло из ее жизни и никогда уж не вернется, что она — одна!

Так окончилась любовь Магдалены ван Лоо.

Еще месяц прожила она в доме Рембрандта, а потом вернулась в родительский дом преисполненная глубоким отвращением к жизни, перешедшим вскоре в острую неприязнь к людям. Неделями она избегала решительно всех; потом вдруг опять появлялась, разговаривала, надоедала людям горестными, сбивчивыми речами; эту чрезмерную общительность снова сменяла тупая молчаливость, загонявшая Магдалену в ее комнату, и опять подолгу никто не слышал от нее ни слова. Горе пришибло ее. Мысли ее путались. С мелочной алчностью ростовщика дрожала она теперь над каждым грошом. Часами копалась в торговых книгах Титуса, экономила на каждом пустяке. Она перестала следить за собой. Всех, кто видел ее, в том числе и родителей, ужасали ее неряшливая внешность и безобразные платья. То и дело бегала она к нотариусу, неистово выколачивая деньги, откуда только можно было.

— Все — для ребенка! — часто говаривала она. — Я не хочу, чтобы он знал нужду. Я должна позаботиться об этом; ведь отца-то у него нет!

В последний раз придя на Розенграхт, Магдалена стремительно взбежала наверх и ворвалась в мастерскую.

Корнелия, которая была там с отцом, попятилась от растрепанной, не похожей на себя Магдалены. Даже не поздоровавшись, Магдалена так хватила Рембрандта за руку, что тот даже охнул от боли.

— Титусово наследство! Для моего ребенка! Мой ребенок не должен голодать! — выкрикнула она.

Рембрандт растерянно смотрел на нее. Он не узнавал Магдалены в этой безобразно одетой женщине, некогда щеголявшей в роскошных и дорогостоящих туалетах. Губы его беззвучно двигались, он беспомощно озирался на дочь. Поспешив к нему, Корнелия освободила его от неистовых тисков обезумевшей невестки. Рембрандт что-то пробормотал и заковылял прочь. Женщины, выпрямившись во весь рост, стояли друг против друга, как враги.

Магдалена выхватила из рук свояченицы деньги, завещанные Титусом ей и ее ребенку. Пока она проходила через лавку, Корнелия молча провожала ее ненавидящим взглядом. Обе они понимали, что связь, установленная между домами ван Лоо и ван Рейнов женитьбой Титуса, отныне порвана, и бесповоротно. И Корнелия была рада этому.

Через несколько месяцев ребенок Титуса и Магдалены появился на свет. Девочку нарекли Тицией. Обитатели дома на Розенграхте так никогда и не увидели ее…

Магдалена скончалась через полгода после родов.

XX

Еще в те дни, когда Титус ван Рейн и Магдалена справляли свою свадьбу, Аарт де Гельдер уже задумал распрощаться с учителем.

После смерти Титуса в рембрандтовском доме стало тише, чем когда бы то ни было. Застоявшаяся тишина долгих вечеров угнетающе действовала на меланхоличного ученика; неопределенные страхи преследовали его до глубокой ночи, не оставляя даже во сне. Тени умерших бродили по дому. В снах своих де Гельдер слышал, как они шепчутся между собой. Того и гляди потеряешь рассудок, если еще поживешь в этом доме, обойденном судьбой! Де Гельдер понимал, что его уход равносилен бегству, и стыдился своей трусости. Учитель, этот призрак собственного величия, терзаемый тоской и подагрой, бесцельно метался по мастерской, если только не лежал, покряхтывая, в постели и не хныкал жалобно, как дитя или раненный зверь. Нельзя было без боли в сердце смотреть на затуманенные, слезящиеся глаза Рембрандта. Казалось, он уже не принадлежит к миру живых.