Рембрандт

С тех пор роман о Рембрандте прошел долгий путь, обошел много стран. И теперь, когда мы отмечаем 350-летие со дня рождения художника, книга эта предстанет перед читателем Советского Союза. Я не прошу вас, советские читатели, отнестись снисходительно к его недостаткам, но мне хотелось бы, чтобы вы прочли и приняли его как посильную дань восхищения перед гением Рембрандта ван Рейна, восхищения, которое объединяет ныне людей всего мира.

Тейн де Фрис.

Москва, 16 июля 1956 г.

Книга первая

I

1650 год…

Беспокойный и тяжелый год для Нидерландов. Беспокойный и тяжелый год в доме Рембрандта.

Весной появилась она, эта немощь. Долго и незаметно подкрадывалась к нему — и настигла. Сначала он пытался бороться. Яростно накинулся на работу, заставляя себя водить кистью по холсту, в надежде, что снова придет радость труда, которая увлечет его. Он натянул свои самые большие холсты: размаха рук не хватало, чтобы измерить ширину их от края до края. Самые смелые замыслы, на которые он когда-либо отваживался, должны воплотиться теперь в образы; чем выше взлет, тем удачнее творение. Но едва он принимается писать, как творческое видение покидает его; бессильно опускается рука, и он не находит в себе самом ничего, кроме немощи, пустоты.

Сейчас, летом, все в нем молчит.

Он сидит перед снятым с рамы холстом, на котором древесным углем нанесены какие-то линии; у него нет ни цели впереди, ни мыслей, он подавлен и одинок… Иногда, после многих часов тяжкого раздумья он с тайным страхом пытливо вглядывается в зеркало, которое висит на уровне его головы, и отшатывается испуганно при виде собственного лица: оно осунулось, изборождено морщинами. А глаза — глаза померкли, потускнели; под седыми дугами бровей он видит две темные впадины, откуда глядят утратившие блеск глаза.

Маг в нем умер. Он забыл волшебное слово.

Рембрандт отворачивается от зеркала.

Днем он запирается в мастерской и никого туда не пускает, даже маленького Титуса. Ученики видят его теперь только за столом, во время еды. Вначале они выражают недовольство, потом становятся непочтительными. Ван Хохстратен бесцеремонно покидает Рембрандта и возвращается в Дордрехт, братья Фабрициус начинают работать самостоятельно, а учитель как будто ровно ничего не замечает. Тишина и подавленность царят в опустевшем доме Рембрандта. Хендрикье, новая экономка, не осмеливается более петь; Титус убегает на улицу, если ему хочется затеять какую-нибудь шумную игру. Один за другим уходят в вечность дни, странные, нереальные.

Он отказывается принимать друзей, даже Францена, этого старого и доброжелательного советчика, или Сегерса, которого он так любит. Ни видеть, ни слышать никого не хочет. Кто может помочь ему? Он не выходит даже погулять, разве только под вечер, да и то все реже и реже. На улицах он жмется к стенам домов, прячась в их тени. Выбирает пустынные набережные и переулочки, куда мало кто отваживается заглянуть. Его пугает каждая встреча с людьми, прежде всего с торговцами картин; они, эти лицемеры, будут, конечно, дотошно выспрашивать о его новейших работах. Но он хорошо знает, что за его спиной они пожимают плечами, а живописцы, собравшись в кабачке Аарта ван дер Неера, ругают его последние картины.

Дома, за обеденным столом, он прикидывается хладнокровным и уверенным в себе-; чтобы спокойно, как подобает, прочитать главу из священного писания и молитву. Потом, вернувшись в гулкую тишину своей мастерской, он с горечью признается себе, что все это — ханжество перед лицом всевышнего; и он избегает вопросительного взгляда темных детских глаз Титуса.

За окнами веет горячий летний ветер. Он приносит с собой в город запахи сена и соленой морской воды. В унылых городских садах цветут подсолнухи и доживают свой короткий век чахлые цветы шиповника. Грозовые свинцово-синие тучи нависают по ночам над городом. Рембрандт лежит без сна, вглядываясь в зловещий полумрак, изредка прорезаемый вспышками молний; он вздыхает и ворочается в постели и лишь под утро забывается недолгим тревожным сном.

Иногда в нем оживают воспоминания…

Амстердам. Много лет назад. Тот же дом.