Рембрандт должен умереть

Молинари писал: «Только что вернулся из Амстердама. Зря ты не поехал: «Буря» Рембрандта – потрясающая картина. Нос лодки на ней смотрит в другую сторону. Во вложении пара фотографий, хотя, конечно, они ничего не передают. Вирсинга говорит, что его приглашение в силе и что он собирается публиковать свою «бомбу», только когда картины снова вывесят в Музее Гарднер, значит, время у тебя еще есть.

У Арьяна все, как он нам рассказал. Как у тебя с голландским? Я сфотографировал документы, они тоже во вложении:

1. Расписка Рембрандта в получении тысячи флоринов от Авраама Францена за картину «Буря на море Галилейском».

2. Расписка Францена в том, что ни он, ни его наследники не будут никому показывать эту картину в Голландии. А если нарушат обязательство, то должны выплатить Рембрандту или его наследникам тысячу флоринов.

Первую расписку Арьян унаследовал от своего дяди вместе с картиной, вторую нашел в каком-то архиве два года назад. Говорит, что главным было знать, что именно ищешь, остальное – дело техники. Невозможно поверить, что картину так никому и не показали и даже не продали за границу, как Францен, видимо, собирался. Но верить приходится: я все видел собственными глазами.

Арьян не хотел ничего публиковать, пока «Буря» Рембрандта числилась похищенной из Музея Гарднер, потому что хотел кое-что наверняка узнать про эту гарднеровскую «Бурю».

Не знаю, рассказывал ли тебе кто-нибудь, как она попала в музей. И ее, и «Даму и господина в черном» для Изабеллы Гарднер, основательницы музея, купил искусствовед Ричард Беренсон. Обе картины были в коллекции лорда Хоупа, то есть попали к Гарднер из одного источника. Беренсон помогал Изабелле формировать коллекцию, а по ходу, кажется, обманывал ее. За эти картины он вроде бы не только взял с нее свою пятипроцентную комиссию, но и объявил ей цену на тысячу фунтов больше, чем просил продавец. Беренсон умер, прежде чем успели что-то выяснить. Так что и раньше у «Бури» была шулерская история, а если верить Арьяну, то вся она такая, с самого семнадцатого века.

Кстати, за четыре картины из коллекции Хоупа, включая эти две, Гарднер в 1896 году заплатила девятнадцать тысяч фунтов – это меньше двух миллионов долларов на нынешние деньги! Прикинь, Суэйн получил больше за свои копии!

В общем, как ты знаешь, в девяностом году выяснилось, что двойной портрет – это работа Флинка. Вирсинга подозревал, что и «Бурю» тоже написал Флинк. Теперь мы точно знаем, что так и есть. Пока я был у Арьяна, к моей маме в Бостоне приходили ребята делать компьютерный анализ «Бури». Я им сказал, что у меня есть старинная копия картины, которую вернули в Музей Гарднера, и я хочу установить авторство. Они, конечно, качали головами и цокали языками по поводу состояния картины. Но проверили ее и сказали, что с вероятностью девяносто девять процентов это Флинк. Что мне повезло, и, если картину восстановить, она будет стоить пару миллионов долларов.

Интересно, когда Арьян предложит сделать компьютерный анализ музейной «Бури», что он покажет? Насколько хорош наш мистер Суэйн, получился ли у него совершенный Флинк?

Ну, а восстанавливать я ничего не стал. Макс Финкельштейн (кстати, он просил передать привет) помог мне вставить картины в хорошие рамы, и теперь они висят у мамы дома: «Буря» – в гостиной, а «У Тортони» – в спальне. «Концерт» и двойной портрет так плохи, что вешать их мама отказалась. Она говорит, это справедливо, что картины достались ей: она, мол, имеет право на компенсацию за то, что Салливан когда-то сдал ее дядю Джерри.

Я сейчас в основном живу у мамы и часто смотрю на картины. Все-таки в них большая часть моей жизни, с которой не хочется расставаться. Я бы, например, с удовольствием поговорил с Суэйном о том, как он работал над копиями. Чтобы он все рассказал подробно. Наверняка ведь он хотел бы похвастаться. Вы с Софьей не получали от него вестей? Где он? Я бы съездил навестить.

Работать пока не хочется, хотя деньги скоро станут нужны. Я все время думаю про наше приключение. И вот какая мысль пришла мне в голову. Не хочешь ли поработать вместе? Видишь ли, в чем дело: я пытаюсь вспомнить, что именно ты сделал, чтобы все так раскрылось, чтобы все узнать. И не могу понять. Вроде бы не сделал ты ничего. Но выходит, что ничего и не нужно было… Кажется, я путано излагаю. В общем, либо тебе невероятно везет – что в моем деле совсем нелишнее, – либо ты просто такой умный. Что тем более было бы полезно, потому что сам я, ты же знаешь, не Эйнштейн. Если тебе интересно поговорить про фирму «Штарк & Молинари», приезжайте с Софьей в Бостон. Мама до сих пор вспоминает, как ты ее продинамил, и не успокоится, пока не накормит вас ужином. Даже если не хочешь ничего делать вместе, я бы просто хотел повидаться. До встречи. Том».