Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь: Повести

У Игоря была такая серьезная физиономия, что Сергей еле сдерживался, боялся рассмеяться.

— Пустяки. Прогуляешь больше за воскресенье.

— Как раз за воскресенье-то много и не прогуляешь. Законы тут всякие, запреты. Разве что в ресторане… Крепко вы этого, как его, кормильца, избили?

Головнин быстро, пытливо и настороженно посмотрел на него.

— Сенькин, ты когда у Николая Александровича был?

— Такие дела втихую не проходят. Как получили бумагу, созвал нас, надо было определяться… Очень уж он взбеленился. Для него радость, если другому сможет ножку подставить. Так что жди, он еще свое слово скажет. — Игорь блудливо усмехнулся, добавил: — Тем более тебе…

— Сенькин, к чему такой поклеп? Не боишься, что передам? И почему — тем более мне?

— Да так уж, — уклонился Игорь, заставив Сергея помрачнеть еще больше. — А бояться я не боюсь, что передашь.

— Это почему? — Головнина поразила уверенность Игоря.

— Не станешь связываться — раз… Я ведь тебя хорошо знаю. А потом невыгодно: мне придется собрание вести, обсуждать тебя.

— Ах, вы и обсуждать будете!

— Вот голова! — Игорь удивленно уставился на Сергея. — Что же, тебя по волосикам гладить? Как всех, кто в милицию попадает. Разве сам не бывал на таких собраниях?

Головнин сумрачно оглядывал улыбающегося Игоря.

— Я вроде в вытрезвитель не попадал. Вины за мной никакой нет. О чем говорить-то будете? — Но тут же внутренне чертыхнулся, будто оправдывается перед Сенькиным.

— О том и будем говорить: кормильца избили, в милицию попал. Надо же додуматься, а? — Голос Игоря начал звенеть, как с трибуны. — Не знаю, как там те, с которыми был, ты-то должен был сообразить. Каждое лето сколько шлем людей в деревню! Почему? Не хватает потому что механизаторов. И нам во вред… — Игорь, видно, почуял что-то неладное в поведении Головнина — тот сжался, как перед прыжком, — и сразу сбавил тон. — Тебе не повезло, понимаю, хоть бы чуть позднее попал — тринадцатая зарплата на носу… стимуляция, так сказать…

— Уйди, Сенькин, — поморщившись, сказал Головнин. — Уйди лучше и не дергайся, в лоб дам!

— Но, но! — Игорь отступил, но не потерял воинственного пыла. — Это можно избить тракториста, одного в доме, а я здесь на виду. Учти! И вообще…

Когда Игорь Сенькин говорил, что он «на виду», он вкладывал в эти слова более широкий смысл. Сколько он себя ни помнит, он все время был на виду. В школе аккуратно вымытый Игорек умилял взрослых степенным поведением, здравыми рассуждениями, и пусть некоторые бросят иногда, удивляясь, что этот мальчик родился без смешинки во рту, что с того: нужно выбрать старосту класса, у учителя невольно срывалось с языка: «Как вы, дети, если Игорек…» — и ребята, переглянувшись, тянули руки; кого «наметить» в совет пионерской дружины — как же, Игорек. Все это ему нравилось. Но особенно он полюбил бывать в больших, ярко освещенных и заполненных людьми залах — школа находилась в центре города, считалась образцовой, для особо торжественных случаев — конференций, праздничных собраний — подбирали самых достойных пионеров. Под гром барабанов они входили в зал, несли в президиум цветы и произносили приветствия. Самым звонкоголосым был Игорек.