Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь (сборник)

Еремей встретил его ворчанием. Головнин состроил свирепую рожу, шаркнул ногой — пес залился радостным лаем.

— Молчи, дурак, — остановил собаку Студенцов. Он был в трусах, валялся на кровати с книжкой, лицо помятое, сумрачное.

— Начинаешь прозревать, — кивнул Головнин на собаку. — Тебе Еремеева общества достаточно?

— У меня еще есть друзья вроде тебя. Не забывают, — недружелюбно отозвался Николай.

— Верно! Кроме того, есть жена, которая покаялась в своих грехах и ждет, когда всемогущий бог доктор Студенцов сменит гнев на милость.

— Это касается ее и меня. Только! — отрезал Николай.

— Опять верно. Но каким-то чудом и я оказался причастным. Вторую неделю она живет у нас.

— Спросил бы ее, почему не едет туда, где прописалась,

— Я всегда был о себе высокого мнения, и сейчас, видишь, мой приход тебе уже помог: у тебя проявился интерес к ней. Благодари! А почему не едет? Сдается, никакой у нее прописки нету, все выдумала, чтобы встряхнуть тебя. — Под впечатлением встречи с артистом спросил вдруг: — Ты в театре когда с ней был?

— Это что-то новое. — Студенцов оживился, с любопытством смотрел на Головнина. — Какой еще театр?

— Вот это мы! — торжественно провозгласил Головнин. — Что требуется молодой жене? Внимание. Коробку конфет, цветы, что-то еще… Она женщина! Ты что ей предлагал? Надоел рассказами о сложных операциях. Вон у тебя книжки — сплошь медицина. Что читаешь? — Головнин бесцеремонно вырвал из рук Николая объемистую книгу. — «Общая хирургия». Понятно. Все для себя, все о себе. Что оставалось ей?

Студенцов насмешливо наблюдал, горячность Головнина его забавляла.

— Как они быстро тебя обработали, вдвоем-то. Новый человек!

— Сознаюсь, да, новый. Собирайся, поедешь за женой. Хватит ей скитаться по углам. Почудили, довольно.

— С этого бы и начинал. — Николай сел в кресло у письменного стола, вытянул длинные ноги. — Сочувствую тебе, дружок, от одной едва отбиваешься, представляю, когда наваливаются вместе. А ехать — я никуда не поеду.

— Ты этого не сделаешь. — Головнин посерьезнел, подсел на стул напротив: ему в самом деле хотелось помочь Студенцову устроить семейную жизнь; за то время, пока Нинка живет у них, он уверился: любит она Николая, что-то наносное мешает им быть вместе. — Ты не сделаешь этого, — повторил он. — Она же у тебя отличнейшая баба, понаблюдал, вижу… Чего вам не живется? Квартира-то какая! Одни, отдельно, никакая сволочь не встревает с советами. Ты посмотри — неделя без женщины — и как в сарае. Выгони пса и приведи ее. Нинка тебя любит, ты это знаешь. Даже завидно, как любит.

Студенцов прикрыл глаза, они у него голубые, не по-мужски ласковые. Тот сослуживец, которого он никогда не жаловал, говорил ему… Он собирался домой, был трудный день, и тот говорил:

«Понимаешь, встретились на Ярославском вокзале.

— Нина, ты?

— Кто же еще?

— В каком вагоне?

— В четвертом.

— Я в шестом.

— Жаль, не могу поведать свои печали.

— Я приду к тебе…»

В поезде мягкие сиденья, располагающие ко сну. Но не спалось, приглядывался к пассажирам — каждый нагружен до предела: палки колбасы, фрукты заморские, в коробках детские игрушки. Он поиграл с ребятами в карты — надоело. Пошел проведать.

«— Ну, что у тебя печального?

— С сегодняшнего дня я москвичка.

— Ха! Поди врать. От мужа сбежала?

— Никуда не сбежала. Все надоело. Сначала, после студенческого безделья, обрадовалась — есть серьезная работа… Потом надоело: не за кем тянуться. Я не ахти какая, а никого сильнее нет.

— Но позволь! Как удалось? Такие рогатки!

— То-то, рогатки. Удалось вот.

— Мужа переводят?

— Что ты! Я бы могла, и предлагала ему перевестись. Да разве поедет! „У меня здесь квартира, я фигура на заводе, а там будешь марионеткой“. Я ему: гляди, деловой какой. Копит на „Волгу“. Я сначала тоже копить помогала, А потом растратила все денежки, к черту… Не хочет, одна поеду. Да и что связывает — привычка. Вот привычку-то труднее оборвать. Поживем отдельно, там видно будет. Надоело все! С работы идешь, как связанная: то надо, это… Одна была бы, может, и не пошла никуда. А тут втемяшится пойти в библиотеку, зарыться в книги, начитаться до одури. А он дома ждет: картошку надо чистить — мне нельзя, я хирург. Я свое белье стираю, песенки пою, а его — сам сможет, так же занят. Посмотрю, не захочет уехать — одна буду жить. Паспорт сегодня получила с московской прописочкой. Не знаю, куда идти: к соседям или домой. Домой придешь, скандал будет. Для него своя работа — лучшее, что есть на свете. Того не понимает, что уже ревнивицей меня сделал…

— Как же тебе все-таки удалось?

— Шесть кило потеряла за это время. Плевать!

— Чары девичьи?

— Чары… Вот на работе обрадуются, что увольняюсь: насолила кое-кому…»

Студенцов достал стопки, плоский пузырек, наполовину наполненный жидкостью. Порылся в столе и выложил пачку печенья.

— Больше ничего нет, дома не готовлю. Будешь разбавлять?

— Разбавленного-то я и в магазине возьму, невидаль! Эх, Коля, твои бы беды да на мою бы голову. Набей морду этому сукину сыну, который о Нинке плохо говорил. Придумал он.