Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь (сборник)

— После трудов праведных надо ведь по капельке… Припасем, что надо и — прямо в гараже. Дверь не всегда закрыта. Зачем? Работа кончилась. И вот залетел к нам соседский, Марьи Шумилиной, петух: «Ко-ко-ко». Дескать, примите в компанию. А нам что. Хлеба накрошили, облили водкой и: «цып-цып…» Всё склевал. Наутро, смотрим, пришел похмеляться. Ах ты, думаем, такой-сякой. Ладно, петух деловой. Еще ему… Так и повадился каждый день. И думаешь что, наклюется, а после кур идет гонять. Только перья по шумилинскому двору летят. На все сто был петух, до животиков хохотали. А хозяйка не поняла. Зарубила петуха.

…Трофим Иванович выложил перед Дерябиным письма сотрудников института — в них возмущение за непрошеное вмешательство и давление. «Порядка там нет, в институте. Я же этого человека, кого они хотели поставить на место Белякова, знаю», — вырвалось у Дерябина. Трофим Иванович внимательно глянул на него, жесткая складка прочертила лоб. «Надо навести порядок. И хорошо, что вы знаете, с чего начать». Сказано было так, что у Дерябина будто что оборвалось внутри. «Не понимаю», — проговорил он. «А вы подумайте, торопить не будем».

Тогда он никак не мог уяснить смысл этого разговора. А сейчас, оказавшись не у дел, все стало ясно. Трофим Иванович уже принял решение, и говорил он, что Дерябину предстоит работа в институте.

Кажется странным, но сейчас, смирившись с неизбежным, Аркадий Николаевич не чувствовал разочарования, не было у него и тоски по прежней работе. У каждого человека время от времени наступает такое состояние, когда он начинает задумываться, так ли я живу, то ли делаю. Это естественное состояние, и счастлив тот, кто, переболев, нравственно поднимается на новую ступень. Раздумывая обо всем происшедшем, Аркадий Николаевич с удовлетворением думал, что он еще полон жизни, что впереди его ждет много интересного.

— Значит, зарубили петуха? — сонно спросил Шаров, приглядываясь, где едут. Вася выруливал на площадь районного центра.

— Зарубили. — Шофер тряхнул густой шевелюрой и бодро добавил: — Ничего, на наш век петухов хватит. Нового готовим.

Возле белокаменных старинных торговых рядов на стоянке приткнулось несколько машин и автобус. Вася притормозил.

— До чего кстати, — удивился Шаров, разглядывая автобус. — А ведь это тот самый, из которого нас выгнали.

И Дерябин, и он торопливо вышли из машины, надеясь как-то заявить о своих правах, но еще не зная, как заявить. Правда, им и шагу не пришлось сделать: шофер автобуса открыл дверцу и поспешил навстречу. Было ему под сорок, пряди слипшихся темных волос спадали на морщинистый лоб, серые глаза воспалены.

— Товарищ Дерябин, вы уж меня простите, — покаянно заговорил он. — Ну, не видел! Маруська спорит, подумал, обычные безбилетники… После только сказали, что были вы… Узнали вас…

В другое время Дерябину польстило бы: как же, даже узнают в автобусе, в другое время он снисходительно выслушал бы покаяние, как давно привык выслушивать провинившихся работников, сейчас все это мало интересовало его, что-то в нем надломилось, он Дерябин, но нет в нем прежнего Дерябина. Стоял с каменным лицом, и его неприступность еще больше пугала шофера:

— Черт знает, как произошло! Поверьте, такое со мной впервые. И все это кондукторша Маруська, не любят у нас ее. — Шофер повернулся в сторону автобуса, где была та самая злосчастная Маруська, желваки ходили на его скулах. Должно, будет Маруське на орехи.

— Ерунда какая-то, — брезгливо проговорил Дерябин, открыл дверку и сел в машину. — Трогай, Вася, — сказал он словами Шарова.

Тот пожал плечами, явно не одобряя строгость своего пассажира. Из обрывочного разговора он начинал понимать, что Дерябин — какой-то начальник, шофер автобуса провинился перед ним.

Газик неуверенно стал выворачивать на дорогу. А когда отъехали от площади, Вася спросил Дерябина:

— Зачем вы с ним так? — в нем говорила шоферская солидарность.

— Правильно, что так, — ответил за Дерябина Шаров. — Нашкодил, ну и умей хоть держаться. Унижаться-то чего?

— Чего? — переспросил Вася, удивляясь непонятливости пассажиров. — Да знаете, о чем он сейчас думает? Вот нажалуетесь вы управляющему, и выкинут его с работы вон. А у него приличный заработок, а дома семья, детки… Иди потом устраивайся, ищи… Придраться всегда найдется к чему, когда хотят выгнать. По нужде лебезил, вот чего!

— Первое умное слово от тебя услышал, Вася! — торжественно объявил Шаров. — Вот так, унижаясь и лебезя, мы и плодим непререкаемую боярскую спесь некоторых.

— При чем тут боярская спесь? — обиженно спросил Вася. — Я правильно сказал. И не очень-то…

— Не ершись, Вася, — миролюбиво сказал Дерябин. — Давай дальше, нам еще ехать и ехать.

— Мне что, — без желания отозвался Вася. — Были бы тити-мити.

5

— Это квартира Шаровых?

— Вы не ошиблись. Между прочим, впервые за утро.

— Приветствую тебя, Сашенька. Это Клава Копылева.

— Здравствуй, маленькая женщина. Почему-то я ожидал, что ты мне позвонишь. Опять что-нибудь в институте, и редактор просит, чтобы я посмотрел и сказал, могу ли по письму сделать статью?