Ремесло сатаны

— Я вас не толкаю никуда… Я только хочу, чтобы вы были хоть раз добросовестным агентом. Тамбовцев живет в квартире один. Супруга его на даче. Мое дело подкупить швейцара и получить ключ от парадной… Вы, господин Урош, должны взяться за дело на ближайших же днях. Тамбовцев едет во Псков послезавтра…

— Вы предлагаете мне опасную комбинацию… Поручите хому-нибудь другому, Шацкому… Этот сумеет…

— Я поручаю вам…

— А если я откажусь…

— А если я предъявлю куда следует вашу расписку? Помните, когда вы взяли у меня три тысячи?..

— Вы этого не сделаете, вы погубите нас обоих.

— Не думаю… А если бы и так, я решил пойти ва-банк!..

Они смотрели друг на друга пристально-пристально… В глазах-буравчиках Уроша что-то зажглось и погасло.

— Хорошо… Будь по-вашему, я согласен!..

— Молодец, дайте вашу руку.

— Погодите, — молвил Урош, — погодите благодарить… Я не все сказал, я ставлю Одно непременное условие: в квартиру Тамбовцева вы должны проникнуть вместе со мною…

— Вы с ума сошли…

— Ничуть! Вы гарантировали мне полную безопасность, так отчего же вы не хотите разделить ее вместе со мною? Швейцар и ключ — самое главное.

— Верно, это самое главное, — согласился Юнгшиллер, — дайте подумать, дайте подумать… — и, охваченный внезапным решением, сказал: — Хорошо! Мы будем там вместе! Хорошо. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Юнгшиллер потерял аппетит и сон. Тревожное состояние, схватив его за горло, не отпускало ни на минуту. И напрасно успокаивали его и Железноградов, и Елена Матвеевна, что все это вздор, улик прямых нет. Дегеррарди никого не выдаст, беспокоиться нет решительно никаких оснований. А, в крайнем случае, можно подъехать к Тамбовцеву. Он человек бедный, и кроме пяти тысяч двухсот рублей жалованья, — да и то, по военному времени, повышенный оклад — у него ничего нет. И если предложить ему миллион или хоть половину, у полковника закружится голова и все пойдет как по маслу…

Мисаил Григорьевич обратил внимание на долгое отсутствие Обрыдленка. Дней пять не показывался ему на глаза адмирал. Этого никогда еще не бывало. До сих пор они виделись ежедневно. Мисаил Григорьевич неоднократно звонил Обрыдленке. То его нет дома, то он отдыхает, то не может подойти к телефону. Банкир диву дивился; адмирал, по первому зову летевший к нему в любое время дня и ночи, вдруг «отдыхает, не может подойти к телефону». Наконец Железноградов залучил его к себе завтракать…

— Ваше высокопревосходительство, это еще что за новости? Почему не изволите являться, когда я вас приглашаю?..

— А почему я должен являться?..

— Ого, каким вы тоном заговорили? В чем дело? Скажите прямо, вы недовольны мною? Обиделись? Ведь я, кажется, всегда шел навстречу…

Обрыдленко снял пенсне и, протирая стекла, смотрел на банкира косоватыми, медвежьими глазками,

— Видите, Мисаил Григорьевич, я не обиделся, а только я не желаю, чтобы с меня сняли мундир…

— Что значит сняли? Ведь вы же в отставке. Вы можете носить штатское платье сами, по своему желанью…

— Но я предпочитаю носить погоны с орлами.

— Ничего не понимаю! Говорите толком!..

— Толком — извольте: нехорошие слухи ходят по городу, Мисаил Григорьевич…

— Какие слухи? Пойдем завтракать, Сильфида Аполлоновна уехала, и мы будем кушать вдвоем…

В громадной готической столовой, сидя против адмирала и обсасывая мягкие с обкусанными ногтями пальцы, которыми он «кушал» рябчика в сметане, Мисаил Григорьевич после какой-то чепушистой, полной бахвальства болтовни спросил еще раз:

— Какие же слухи, ну?..

14. В «МАРСЕЛЬСКОМ БАНКЕ»

Полковник Тамбовцев, сопровождаемый находящимся в его распоряжении молодым капитаном, явился в «Марсельский банк». Новенький, с иголочки, сверкающий бронзою, мрамором и внушительными зеркальными стеклами, банк был реставрирован тем самым архитектором Блювштейном, которого Мисаил Григорьевич привлек к своей мавританской бане с гробницею Аписа вместо бассейна.

В громадном длинном зале с плафоном кисти академика Балбанова изображен Зевс, золотым дождем осыпающий Данаю, — за проволочными сетками и стеклянными кассами стояла и сидела целая армия весьма приличного вида старых, пожилых и совсем молодых людей, словно изготовленных по одному и тому же образцу.

Одинаково одеты, одинаково говорят, смотрят, курят папиросы и пьют казенный чай. Грум не грум, лакей не лакей, шассер не шассер, казачок не казачок, словом, юноша наглого вида, прилизанный, в куцей, обшитой галунами куртке, с четырьмя рядами металлических пуговиц и в широких книзу, как у английских моряков, панталонах, переспросил довольно развязно:

— Как о вас доложить господину директору Раксу?

— Доложи полковник Тамбовцев.

Нахальный мальчишка юркнул за громадную, сияющую, как и все здесь сияло, дверь и через минуту вернулся.

— А по какому делу, спрашивает директор?

Тамбовцев и капитан переглянулись.

— Скажи: по делу банка у меня частных дел к господину Раксу нет никаких.

Опять поглотила сияющая дверь обладателя куртки с четырьмя рядами пуговиц.

— Можете зайти.

— Хулиган, говорить не умеешь! — не выдержал полковник.