Ремесло сатаны

Всю зиму оголенные деревья, таким резким, хаотическим кружевом обозначавшиеся на фоне то облачных, то ясных, то отгорающих закатов небес, теперь глядели более мягко, чем-то нежным опушенные.

Урош, давно уже изменивший своему спортсменскому виду, одетый с иголочки во все темное, с хорошего тона солидным изяществом, мог сойти за англичанина. Сидя в коляске и жмурясь под солнцем, Урош мечтал… Он весь ушел куда-то… Не слышал, как щелкает бичом ливрейный кучер в цилиндре, как грохочет под копытами рысаков деревянный мост.

Он сказал правду. Он действительно поехал в сербское посольство.

— Остоич! — дружно встретили его секретари: Тадич, Михайлович и Ненадич.

И он услышал, какое горячее участие проявило русское общество к нуждам сербского народа, изнуренного тяжелой войной.

— Да вот пример: является дама, такая милая, скромно одетая, видимо из общества.

— Я так сочувствую вашему героическому народу, так восхищена успехами вашей армии, выгнавшей австрийцев… В то же время сколько драматизма и ужаса, беспомощности… Лишенное хлеба и медицинской помощи население. Эти умирающие дети, эти мученики-солдаты, которым не хватает ни йода, ни перевязочных средств… Я решила принести свою лепту…

И вынимает и отдает все свои бриллианты.

— Возьмите, я буду счастлива!

Это было так трогательно… Уроша захватил этот рассказ. Он сам решил сделать крупное пожертвование в пользу своих братьев с материнской стороны, так гордо, титанически гибнущих на берегах Моравы и Дрины.

— Завтра я внесу две тысячи рублей.

Секретари — и маленький черный Ненадич, и бритые высокие Тадич с Михайловичем — переглянулись.

— Остоич, одно из двух: или ты сам фальшивые кредитки делаешь, или ты с ума сошел.

— Завтра я внесу две тысячи,- повторил Урош. — Вы не знаете, господа, имени этой госпожи, отдавшей свои бриллианты?

— Не знаем. Она желала сохранить свое инкогнито.

Наутро к десяти часам Урош явился к Юнгшиллеру в его круглую башню.

— Ну, что в сербском посольстве?

— Громадный прилив пожертвований в пользу сербов. Самые широкие симпатии. В самом деле страна сильно бедствует.

— Что такое? Сильно бедствует? Разбойники, свинопасы. А кто убил нашего эрцгерцога? Кто накликал войну? Так им и надо, так им и надо! Пусть дохнут! А еще что?

— Еще? Еще мне необходимо иметь немедленно две тысячи.

— Две тысячи? Ого, это уже кругленькая сумма. Все сразу?

— Все сразу и, повторяю, немедленно.

— Вам лично или в интересах дела?

— Лично мне.

Юнгшиллер погрозил ему пальцем.

— Какая-нибудь любовная авантюра. Берегитесь, опутают вас женщины. Я близок к истине, я угадал, не правда ли?

— Почти.

— Вот видите! Я психолог и умею быть проницательным. Имя этой женщины?

— Секрет!

— Ну, хоть на какую букву начинается.

— На букву С.

— София, Симония, Сандрильона?. Больше нет. Одно из этих, я угадал? Красивая женщина?

— Больше, чем красивая, — она прекрасна!

— Желаю вам дальнейшего успеха! Получите ваши две тысячи! Но дайте мне расписку для памяти.

— Какого содержания?

— А вот я вам продиктую. Бумага, перо и чернила… Пишите.

И вполголоса Юнгшиллер начал диктовать:

— «Я, нижеподписавшийся, взял у такого-то две тысячи рублей, обязуюсь, вместо уплаты, всячески помогать в успехах и целях разведки в пользу военных и политйческих интересов австро-венгерской и германской идеи».

— Позвольте, — остановил его Урош, — такой текст я нахожу неприемлемым. Вы должны мне верить.

— Я вам верю.

— И в то же время требуете расписку явно шантажного характера?

— Нисколько! За свои деньги я требую того, что хочу. А не нравится — не надо, вы не получите двух тысяч. Выбирайте.

— Хорошо, я согласен, диктуйте.

— Вот! С умным человеком приятно иметь дело. «В пользу военных и политических интересов австро-венгерской и германской идеи»…

Документ написан. Юнгшиллер, внимательно прочитав его, промокнул, сложил и спрятал бумажку, а Урош получил взамен две тысячи новенькими, хрустящими пятисотрублевками.

Рыцарь круглой башни, весело потирая руки, откинулся на спинку своего принимающего любое положение кресла.

— Итак, господин Урош, теперь вы у меня в кармане! Этой бумажкой вы подписали себе приговор. Теперь вы в моих руках послушное орудие. Чуть что — я могу отправить вас на виселицу.

— В равной степени как и я вас могу отправить…

— Меня? Да что вы, дорогой мой, в своем уме? Документы, доказательства? А у меня против вас — черным по белому… Ха-ха-ха, какой же вы чудак, колоссальный чудак… А я считал вас травленым волком… А теперь я смеюсь над вами…

— Но кто будет смеяться последним?

— Уж не вы ли?

— Хотя бы…

Юнгшиллер как-то сразу вдруг стал серьезен… Смешливые искорки погасли в глазах. Слишком подозрительным казалось ему спокойствие Уроша. Слишком… Не надо, нельзя натягивать струн…

— Пустяки! Натурально же я шучу. Какое же может быть недоверие? Мы — работники общего дела. Эта расписка не имеет никакого значения… Так, для порядка… Вы же понимаете; что я все шутил?ъ

— Ни на миг не сомневался в этом.

«Черт побери, какое дьявольское спокойствие. Неуязвим, и я, кажется, поспешил назвать его чудаком».

— До свидания, господин Юнгшиллер.