Ремонт человеков[Иллюзии любви и смерти]

И как она ласкала его спину, а потом грудь.

И как она добралась до его причинного места и он забыл про то, что он стареющий мужчина, и ему стало казаться, что он бессмертен.

Она говорила ему какие–то слова, но он их почти не слышал.

По крайней мере, сейчас он не мог вспомнить ни одного.

Но не это было главным.

Главным было то, что сейчас он остался один и ему опять стало страшно от того, что конец его жизни не за горами.

Меня, между прочим, это всегда забавляло и забавляет — насколько мужчины боятся смерти.

И боли.

Я могу бояться старости, но не смерти, а боли бояться вообще бессмысленно, по крайней мере, после того, как ты начинаешь чувствовать ее раз в месяц.

Как по часам.

Раз в месяц приходят месячные и приходит боль.

У кого на три дня, у кого на неделю.

У меня это почти неделя, и первые два дня — кромешный ад.

Болит голова, болит спина, болит живот.

У меня болит все и первые два дня просто не хочется жить, хотя потом это проходит.

Слава богу, что он настолько добр, что не заставляет меня в эти дни оказывать ему внимание. Вот только слово «добр» тут случайно, он не добр, он просто понимает, что даже оральные ласки для меня в эти дни невыносимы. Мне трудно делать это с такой головной болью и с такой тяжестью в голове и внизу живота. Когда все разрывается и хочется на время умереть.

Правда, одна моя подруга как–то проговорилась, что ее муж называет месячные «праздником для мужчины», видимо, у нее все это проходит по другому и голова не болит. Да и остальное — тоже.

А вот они боятся смерти и боли все время, а не только несколько дней в течении месяца.

В течении месяца и в течении кровотечения.

Хотя мне вид моей крови на тампонах никогда не приносит радости.

А он совершенно спокойно может порезать себе палец и также спокойно стоять и обрабатывать его йодом, а потом бинтовать.

Мачо натуралис.

Мужчина с дискеты — другой, мужчина с дискеты встает из постели и думает только об одном: где ему найти ее и как это сделать.

Я прочитала уже тысяч пять знаков, осталось совсем немного.

Да и часы показывают, что до его прихода совсем чуть–чуть.

Минут пятнадцать, не больше.

А раз он не позвонил, то значит, он придет, как обещал, задержавшись часа на два и эти два часа почти истекли.

Стареющий мужчина с дискеты начинает обзванивать по телефону своих знакомых, бывших с ним на вчерашней вечеринке.

Он пытается найти концы этой молодой женщины, но никто не знает, кто это была такая.

Та самая женщина, которая доставила ему счастье.

Я пытаюсь представить, каково это — заниматься любовью с таким немолодым человеком, и не могу себе представить.

По крайней мере, у меня такого опыта нет и не было.

Мой муж старше меня на четыре года.

Я могу допустить, чтобы он был старше на десять лет. Ну, на двенадцать. К примеру, ему было бы сейчас сорок семь.

Но не больше, больше представить я не могу.

А мужчине с дискеты больше. Ему за пятьдесят.

А она моложе меня.

Ей еще нет тридцати.

То есть, ей столько же, сколько было мне, когда он изнасиловал меня в ванной.

А значит, он ее старше больше, чем на двадцать лет.

Может быть, что и на двадцать пять.

Вот только я совершенно не понимаю, зачем хранить эту белиберду в столе рядом с ножом.

Но я все равно читаю дальше, чувствуя, что уже пора выключать компьютер, но мне все равно хочется знать, чем это все закончится.

Стареющий мужчина с дискеты одевается и думает, что ему делать дальше, как жить и как отыскать эту женщину.

Он надевает рубашку, берет один галстук, смотрит, откладывает, берет другой, снова откладывает, останавливается на третьем.

Я фыркаю, это напоминает мне то, как муж утром собирается на работу.

У меня нет допуска к его галстукам, галстуки — дело святое.

Я стою в халате и жду, когда он повяжет галстук и пойдет завтракать.

Вот к чему у меня есть допуск, так это к завтракам.

К их приготовлению, и обязательно должен быть свежемолотый кофе.

Свежемолотый и сваренный в турке, это было первое, чему он меня научил, когда мы перестали бояться, что нас кто–то увидит вместе: варить кофе в турке, с добавлением кардамона и корицы. И очень сладкий.

А перед кофе может быть все, что угодно. Сосиски, оладьи, бутерброды с сыром или ветчиной. Ему все равно, главное, чтобы было кофе.

И пока он одевается, я готовлю завтрак.

А он выбирает и повязывает галстук.

Раздается звонок в дверь. Не в мою, там, у мужчины с дискеты, раздается звонок в дверь.

Он так и не выбрал галстук, и идет открывать, держа очередной кусок шелка в руке.

На площадке стоят два человека, один в форме, другой в штатском.

— Утром во дворе нашли убитую молодую женщину, — говорит тот, что в штатском.

— Ножом, — добавляет человек в форме.

— Нож с рукояткой из кости какого–то животного. Лезвие не очень длинное, сантиметров пятнадцать. Блестящая сталь, по лезвию проходит желобок… — зачем–то уточняет тот, что в штатском

— Мы всех опрашиваем, — говорит тот, что в форме.

Опять раздается звонок.

На этот раз уже не на дискете.

Мне надо срочно выключать компьютер и идти открывать дверь.

Хотя читать осталось немного, строчек десять.

Но мне уже совершенно не интересно, что будет дальше.