Рената Витали (ЛП)

Вот и все. Правда о моем влечении, произнесенная вслух. Скажет ли она что-нибудь? Признается, что тоже испытывает ко мне вожделение? Или упустит возможность. Разумный Дамиан понимал, что это нужно прекратить. А Дамиану, который поднимался каждый раз, когда Анджело хлестал меня, было наплевать.

Она не признавала своего влечения ко мне. Но и не прекращала этого. Ее глаза проследили, как мои пальцы ласкают страницы Достоевского.

— Ты действительно думаешь, что неврозы могут проявляться физически?

В большинстве школьных программ не было книги Фрейда "Достоевский и отцеубийство", поэтому тот факт, что она узнала мои ссылки, произвел на меня впечатление. Более того, она построила между нами мост, и мы стояли в центре, размышляя, на какую сторону нам перейти.

Я перевернул страницу.

— В этом больше смысла, чем в альтернативе.

— Не для меня. — Она подтянула ноги под бедра, облокотилась на подушку и позволила себе устроиться поудобнее.

Я дал ей возможность помолчать и подумать. Достоевский страдал эпилепсией. В эссе Фрейда утверждалось, что эпилепсия Достоевского материализовалась после смерти отца как физическое проявление его вины за то, что он желал смерти отцу. Я понимал Достоевского, желающего смерти отцу, — я чувствовал то же самое, — но я никогда не испытывал бы вины за это. Намеренно или ненамеренно. Но, возможно, Рената была лучшим человеком, чем я. Это было бы неудивительно.

Я почувствовал на себе ее взгляд, когда она заговорила.

— Смерть должна быть последним средством. А не каким-то банальным желанием, которым можно разбрасываться. И мурашки по коже — твой пример эмоций, вызывающих физическую реакцию, — не так серьезны, как такое заболевание, как эпилепсия.

Я поднял глаза от романа и впервые с тех пор, как вошла Рен, рассмотрел спальные шорты, обнажавшие большую часть ее ног, и атласную рубашку на бретельках, которая ничего не скрывала. Ее соски выпирали из ткани, и мое адамово яблоко подрагивало.

Мой взгляд вернулся к ее лицу.

— Осталась бы ты, если бы я обвинил тебя в том, что у тебя развилось сердечное заболевание из-за влечения ко мне?

Она посмотрела на то место, где одеяло прижималось к моим бедрам. Может, у нее и правда мурашки по коже.

— Это не было ситуацией "или-или". Ты не ограничивался мурашками и сердечно-сосудистыми заболеваниями.

— Возможно. — Мои руки распутали одеяло, расправили его, когда я держал его распахнутым над полом, и бросили его так, что оно почти идеально накрыло ее тело, когда приземлилось на нее. — Ты переоцениваешь мое желание разговаривать с тобой.

— Кто из нас заговорил первым?

— Насколько я помню, это был я… после того, как поймал тебя на том, что ты рыскаешь по моей комнате.

— Ты не застал меня за рысканьем. Ты застал меня лежащей на твоей кровати.

— И все же ты отрицаешь свое влечение ко мне. Что именно, Рыцарь? Я тебя привлекаю, или ты шпионила?

Скорее всего, и то, и другое.

— Что это с тобой такое — абсурдные сценарии "или-или"?

Я отложил книгу в сторону и повернулся так, что мои ноги коснулись пола, а предплечья уперлись в колени, когда я наклонился вперед и вперил в нее тяжелый взгляд.

— Уклоняясь от моих вопросов, ты не заслужишь моего уважения, а через семь дней, когда мы начнем наш выпускной год в школе, ты захочешь этого уважения.

Она встретила мои действия, раздвинув ноги и наклонившись вперед, так что всего несколько дюймов разделяли наши лица, когда мы сидели друг напротив друга на диванах, которые мы с мамой когда-то вместе выбирали.

— Я уважаю тебя.

— Правда?

— Как ты это называешь? — Она жестом показала между нами. — У тебя есть привычка обсуждать психологию литературы с людьми, которых ты не уважаешь?

Туше.

Боль в спине должна была послужить напоминанием о необходимости возвести более высокие стены. Вместо этого она разрушила их до основания. Опасность позволить ей увидеть меня в уязвимом состоянии не отпугнула меня, и что-то в ее глазах умоляло меня поверить, что она не враг.

Видела ли она мое одиночество? Сопереживает ли она ему? Не может быть, чтобы мне было весело торчать в этой комнате весь день.

Я открыл рот, чтобы заговорить, но она прервала меня.

— Это нормально — не ненавидеть меня. И не любить меня тоже можно. — Она опустила глаза на одеяло, которое лежало у нее на коленях, а затем вернула его мне.

Было ли неправильно давать ей одеяло? Да, я был засранцем, но мама воспитала джентльмена.

Я проследил за ее взглядом.

— Ненависть требует эмоций, а я…

— ….не обладаешь ими, где бы ни находился. Да, я поняла. Есть разница между одиночеством и уединением.

Ее слова напомнили мне о выборе. У меня их было два. Я мог быть одинок, мог жить в одиночестве по собственному желанию, а мог искать выход, который она мне дала. Лекарство. И я сделал свой выбор на следующий вечер, когда вернулся в библиотеку, и мы вместе читали "Бесконечную шутку" и спорили о психологических последствиях отсутствия родителей.

Ничего страшного, говорил я себе, пока мы шли обратно в наш зал. Это просто отдушина. Просто развлечение.