Ренегат

Кажется, что обо мне наслышаны все и не самое лучшее. Конечно, для всех я не просто дочь Рика Маверика — неисправного бунтаря, а его верная союзница. Я с двенадцати лет, почти два года, каждый, неважно теплый, дождевой или морозный, вечер проводила с отцом на площади. Меня тоже хотели казнить, но в необъятном мэровском туловище, наделенном безграничной душой, что-то жалостливо екнуло, и он вступился за меня, наивно поручившись, что я больше не совершу никаких противозаконных шалостей, и расстрел отложили на неопределенное время.

К столу приближается беловолосая женщина, стройное тело которой обтягивает черное платье с белыми вставками, а на плечи накинут удлиненный пиджак. Аарон Селестайн. Это ее повелительный голос беспрерывно звучит в каждом закоулке Котла.

— Что у нас, Фрэнк? — равнодушно интересуется она.

— Харпер Маверик. — сладострастно отвечает он. Фрэнк поворачивает голову, и из-под воротника выглядывает татуировка в виде паука.

В Богеме не запрещено иметь нательные рисунки, и они есть у многих. У отца на запястье темно-синей тушью были написаны наши с Касс имена и имя мамы — Лаверн.

Направляюсь в администрацию, но Аарон Селестайн касается моего плеча, и, не смотря на то, что испытываю к ней особую, дерзкую неприязнь, останавливаюсь. Она сверлит во мне бездну ненависти своими черными, полными стойкой недоброжелательности, глазами, сходствующими с темным пятном топкого болота, ярко накрашенные губы расщепляются в очерченный красным овал, а белые пасма водопадом ложатся на плечи. Чем дольше мы смотрим друг на друга, тем сильнее мне хочется убежать, скрыться от ее невидимого, но ощутимого давления, будто я последний трус. Многие, небеспричинно, поговаривали, что именно Аарон Селестайн распорядилась жизнь отца, приказав его уничтожить.

Она искривляет губы в отдаленное подобие высокомерной улыбки.

— Рада тебя видеть. — подает она мне свою холеную длань.

— Я тоже. — отчужденно роняю я, пряча руки за спиной. Плохо исполненная неприветливая ухмылка Аарон Селестайн исчезает.

Выступая по телевиденью Селестайн всегда настоятельно призывает к образцовому порядку, заявляя, что готова достичь его всеми возможными и невозможными методами, и не важно насколько они будут свирепы. Видимые беспорядки, по крайней мере, в Котле, никогда не отмечались, поэтому я думаю, что речь шла о привычной согбенной покорности.

— Ты готова к отъезду? — спрашивает Селестайн, поправляя воротник моей рубашки.

— Да.

— Хорошо, — одобряет Селестайн. — Я очень хочу, чтобы ты заняла свое место в обществе.

Полагаю, Аарон Селестайн шамкает о кардинальном перевоспитании.

— Разве я могу занять чье-то место, кроме своего? — наигранно удивляюсь я.

— Конечно, нет. — перечит Селестайн. — Но ты знаешь, что гласит устав. Первое правило общества «Будь смирен», второе — «Будь полезен». Даже в мыслях, понимаешь?

Каждый раз, когда я встречаю мэра или Аарон Селестайн, они как будто за непреложный долг принимают напомнить мне, по их скромному мнению, неукоснительные к выполнению законы и уставы. Это раздражает.

Когда мне предъявили неподписанный приказ на расстрел, у меня был выбор: заткнуться, смиренно залег на дно, и сохранить жизнь мамы и Касс или продолжать бунтовать и закончить начатое отцом опасное дело. Я остановилась, и теперь у меня ничего нет. Так что, молчать больше нет смысла.

— Ваше общество держится на лжи и контроле. — выдаю я. Аарон Селестайн морщится, как будто ее кто-то больно ужалил.

— Знаешь, почему умер твой отец? — цедит она. — За ошибки приходится расплачиваться, иногда цена непомерно велика.

Меня пробирает гневная дрожь. Аарон Селестайн уходит, и на ее месте внезапно появляется темноволосая девушка в черном костюме, как у Фрэнка. У нее светлое лицо, густо усыпанное очаровательными веснушками, изящный носик с едва заметной горбинкой, а в обтянутых белоснежными перчатками руках зажат пистолет-шприц.

В Богеме все (кроме детей) имеют встроенный в руку датчик движения. Его всаживают пистолетом-шприцом в День Сбора, от данной процедуры — по многим причинам, которых перечислять слишком утомительно, — никто увильнуть не может. Теперь, куда бы я не направилась, власть будет знать каждый мой шаг. А чтобы избавиться от отслеживающего передвижения датчика, нужно резать руку, а это очень больно и рискованно, поэтому никто не отваживается.

— Привет, — приветствуется девушка, держа мою правую руку. — Я Кая. Будет немного больно.

— Не умрет. — торопит ее Фрэнк.

Кая всаживает длинную толстую иголку в руку и, нажав на прозрачный курок, впускает под кожу светящегося жучка. Затем дважды надавливает на него и просвечивающийся через тонкую кожу свет начинает мигать.

— Поздравляю, — ехидничает Фрэнк, — теперь он твой. Навсегда.

Отпустив с бледных сомкнутых уст виноватую улыбку, Кая удаляется в шатер.