Ренегат

К рассвету все стихает: солдаты уходят, водометы уезжают, некоторые костры гаснут, и из мокрого пепелища полупрозрачными лентами поднимается дым. Мертвых сжигают. Медсестры в ужасе рыдают: таких глубоких ранений и ожогов они никогда не видели. Естественно, в больнице лечились только те, кто мог себе позволить, и их раны не были смертельными, а всего лишь легким недомоганием.

К полудню усопших становится еще больше. Их тела выносят из подвала и бросают в огонь. Умирают от большой кровопотери, болевого шока, отравления газом и от огнестрельных ранений.

Покинув на пару минут комнату для задержанных, и остановившись в углу с кружками в руках, слушаю разговор Кентона Гарриета и Джойстин, спорящих настолько громко, что до меня долетает каждое их слово. Женщина, держа руки в карманах запятнанного кровью передника, настаивает на том, что надо усыплять тяжело раненых, ведь они умрут рано или поздно.

— Мы избавим их от страданий! — настаивает Джойстин. — К тому же, лекарства заканчиваются.

— Поступайте так, как вам угодно. — отмахивается Кентон, нервничая.

— Я не могу принимать такое решения самостоятельно. — утверждает медсестра. — Вы здесь всем руководите. Мне нужен ваш приказ.

— Мне надо все обдумать. — говорит Кентон, вытирая пот со лба.

— Учтите, у нас нет времени. — окончательно рассердившись, бросает Джойстин и гордо удаляется.

Джойстин уходит в подвал и одновременно указывает, кого и куда нести.

Кентон Гарриет оборачивается и, заметив меня, вздрагивает, как будто перед ним возник призрак.

— Н-не подкрадывайтесь. — просит он. — Меня это пугает.

Я смотрю ему вслед. Его чрезмерная пугливость и напряженный вид выдаются мне отнюдь небеспричинными. С чего это он так меня испугался? К тому же он сильно нервничает, словно боится кого-то.

Отстояв очередь к кухне, беру суп и чай. После Норы, любая здешняя еда кажется довольно странной на вид и вкус. Но выбор ограничен, и нужно питаться скудной порцией того, что есть.

Иду в комнату, где я недавно проспала почти сутки. Наглухо закрываю за собою дверь и ставлю кружки на стол. Осторожно сажусь на край матраса, возле Люка. Джойстин дала ему успокоительное, и он уснул ровно на четыре часа. А сейчас лежит, бессмысленно всматриваясь в потолок, и, положив руку на мои ноги, тихо произносит:

— Я не понимал, что ты чувствовала тогда. Я о Рике.

— Я не хочу это вспоминать. — говорю я, сжав его пальцы.

— Я должен был хоть как-то поддержать тебя. — продолжает Люк.

— Нет, не должен был! — возражаю я. — Мы поступали так, как должны были поступать, и то, что произошло, должно было произойти. И мы уже не изменим, но можем не повторять это в дальнейшем.

— Когда-нибудь ты упрекнешь меня в том, что я оставил тебя в тот момент, когда ты нуждалась во мне, в поддержке. А знаешь, что самое ужасное? — Люк смотрит на меня. — Ты всегда со мной. Всегда. И сейчас.

— И зачем ты мне это говоришь? — вырывается у меня.

— Я не заслужил этого.

— Ты спятил. — печально улыбаюсь я. — Не говори глупостей.

— На самом деле, я знал, что ты осталась одна. Но я ничего не сделал, чтобы помочь тебе.

— Это бред, Люк. — возмущаюсь я. Находясь в другом департаменте, как и чем бы он мне помог? А вот я бы могла помочь Хемстворду… Или, хотя бы раз в месяц украдкой навещать его. Он был бы мне рад. Но я этого не делала, не гостила у него и не общалась с ним, даже не могу назвать весомую причину — почему. Я не боялась, и час могла выкроить, не сходив один раз за Дугу. Но уже поздно об этом думать — Хемстворда не вернешь.

Рассматривая заплесневевшие внизу стены, взором цепляюсь за странную тряпицу под столом. И почему я не заметила ее раньше? Розовая ткань покрыта толстым слоем пыли. Ночью ее не разглядишь, а сейчас день, и свет проникает в комнату сквозь щели досок, попадая тонкой полоской прямо на нее. Никак не рассужу: почему она так меня интересует? Каждый раз, смотря на нее, нечто в груди отзывается вспышкой жара.

Приподнимаюсь, чтобы подползти к столу. Но подводится Люк, и я предлагаю ему поесть, а он отказывается, попросив сесть рядом. Убрав упавшее на мое лицо пасмо волос, Люк говорит:

— Осталось не долго. Скоро все закончится.

Его глаза полны печали.

— Думаешь, мы выживем?

— Мы постараемся. — горестно улыбается он. — Создадим семью, заведем детей…

— Через лет пять… — отвечаю я, обнимая Люка.

Меня душат слезы. Неужели он, в самом деле, верит, что это произойдет? Мечты — это мнимая выдумка, сокровенные желания, которым не дано осуществиться. Вполне возможно, что мы не доживем до утра… Можем умереть в любой момент. А Люк всегда был семейным человеком, он нуждался только в тех людях, которых любил. Даже поругавшись, он не оставлял меня и мы были друг для друга надежным оплотом. И я всегда понимала, что так или иначе, оставив в прошлом все ссоры и обиды, мы обязательно помиримся и когда-то поженимся. И вот он снова об этом говорит, и, по правде говоря, я хочу, чтобы это произошло, хочу разделить с ним жизнь, вместе встретить старость и наскучливыми дряхлыми стариками умереть в один день. Если бы это и вправду было возможно…