Ренегат

Лифт движется едва ощутимо. До последнего момента не распознаю: поднимаюсь я или опускаюсь? Сердце неукротимо колотится, хоть я ретиво стараюсь держать себя в руках. Мне немного страшно. Почему-то в последнее время я много чего боюсь.

Дверь распахивается. Передо мной открывается просторная комната и длинный коридор. Прежде чем шагнуть, я вытягиваю ногу. И, убедившись, что у входа нет заранее приготовленной смертельной ловушки, ступаю вперед. Ежедневные походы за Дугу научили меня осторожности. Оступиться — ровно умереть. Часы дважды пикают, экран загорается ярко-синим, и начинается отсчет. Позади лифт беззвучно закрывается, отрезая путь обратно. И мне больше ничего не остается, как двигаться вперед.

Пересекаю пустую комнату, и иду по коридору. Вокруг мертвая тишь, я даже слышу, как, словно барабан, стучит мое сердце, а в висках однотонно шумит кровь. В помещении довольно прохладно, а воздух тяжелый. Почувствовав едкий, внезапно появившийся, запах гари, я останавливаюсь. Издавая оглушительный грохот, в дверных проемах стремительно быстро вырастают бетонные перегородки. То, что меня сейчас заблокируют в комнате, совсем не радует. Я бросаюсь к выходу, но опаздываю: мои пальцы едва не прищемляет. Оба выхода закрылись, и я серьезно волнуюсь: что мне делать? Как выбраться? Очевидно, что я, сама того не желая, попала в безысходное положение, но, нужно как-то выкручиваться. Надо придумать как именно, ведь это тест на смекалку.

Комната довольно большая, с высоким потолком. Вдруг она начинает заполняться непроглядным терпким и странно пахнущим дымом, под напором он просачивается сквозь многочисленные меленькие отверстия в черных стенах. Глаза нетерпимо болят и слезятся. С каждым вдохом в носе печет, словно я вдохнула огонь, а в горле неприятно першит. Я задерживаю дыхание. В голове пролетает мысль: надо уходить, но я тут же останавливаю себя — куда? Выход — один и второй — заперт наглухо, и я не пробью бетон. Голова кружится. Не помню, чтобы я падала, но… я лежу на полу и пытаюсь встать. В глазах двоится. Скребу ногтями пол, будто мне это чем-то поможет. Мысли затуманиваются и обрываются. Не могу о чем-то думать.

Комната переворачивается. Скольжу по полу, и падаю, как мне кажется, на стену. Я не в силах подняться. В руках и ногах появляется слабость. Я ничто иное, как вялое растение, жизненные силы которого постепенно исчезают. Опять зависаю в воздухе и падаю на твердую поверхность. Что происходит? Я ничего не понимаю. Комната — часть огромного здания, и она не может вращаться. Что-то не так…

С усилиями, приоткрыв глаза, замечаю яркий красный огонек в углу под потолком. В Котле ночью именно таким цветом светятся камеры видеонаблюдения. Подозреваю, что сейчас за мной наблюдают. Дым медленно рассеивается. И я запоздало осознаю, что сижу, оперившись на стену. Возможно ли, что комната не вертелась, а я просто вставала, ноги подкашивались, и я падала? Наверно, это галлюцинации. Может, это был не просто дым, а сильнейший раздражитель воображения? Ведь я нахожусь в больничной палате. Двери снова открыты.

Не помню, что бы я передвигалась, но… Я твердо стою напротив высокой кровати, на которой валяются безобразно скомканные простыни. По обе ее стороны размещены столики, а на них — вазы с засохшими цветами. Это точно галлюцинации. Я в этом полностью уверенна. На потолку ярким светом горят две лампы, третья разбита и из нее торчат искрящиеся провода.

Смотрю на свои башмаки. Мой затуманенный взгляд привлекают тянущиеся цепочкой насыщено алые капли. Мне страшно и одновременно тревожно: почему на полу свежая кровь, чья она и куда она меня приведет? Согласно часам, у меня в запасе остается еще быстро исчерпывающихся тридцать минут. Я покидаю больничную палату.

В огромной комнате, по площади сравнимой только со Спальней, в два ряда выстроились двадцать широких скамеек. Стены помещения покрыты глубокими трещинами, точно сеткой, а потолок осыпается. Покрытые толстым слоем пыли, деревянные лавы покрашены в темно-коричневый цвет, но точно определить истинный цвет окраски невозможно. Не сводя глаз с сидящего в третьем ряду мужчины в серой рубашке, неуверенно ступаю вперед. Я не вижу его лица, но его слегка вьющиеся черные волосы и безупречная осанка мне хорошо знакомы. Случайно задеваю ногой камешек, и он котится по полу.

— Тише, — просит мужчина. — У меня голова раскалывается.

Услышав его голос, я останавливаюсь, а он оглядывается на меня. От того, что вижу, у меня перехватывает дух.

— Папа. — выдаю я совсем тихо.

Отец улыбается, касаясь зияющей дырки во лбу. Из нее сочится кровь, змейкой стекая по тонкому носу и впалой щеке на подбородок. Я не верю своим глазам. Отец мертв. Все достоверно знают, что Рика Маверика — неисправимого и неугомонного бунтаря убили. Но он стоит передо мной, будто живой, — такой, каким я его запомнила. Ясно понимая, что отец всего лишь галлюцинация, мнимое произведение моего воображения, я непередаваемо сильно хочу его обнять; крепко-крепко, чтобы он узнал, как я за ним соскучилась.