Ренегат

Нам предоставляют бесценную возможность потренироваться, подготовиться, чтобы мы овладели ценными практичными умениями, но, исходя из сомнительного предположения, чему нас будут учить? Вряд ли плаванью или покажут семь способов ползать. Может стрельбе? Однажды я видела, как метко стреляют Охранники ночью, будто родились с непревзойденным стрелковым навыком. Если нас будут учить стрельбе, то какой в этом смысл? В чем гнездится подвох? Мы ведь сможем отстреливаться на сулящихся проверках (если выпадет такая возможность). К тому же я умею отлично палить из ружья.

Путанные мнения мельтешатся, как плодовые мушки вокруг фруктового дерева. И как же до меня раньше не дошло? Хитрый замысел таится в другом! Нас просто в очередной раз проверяют.

За пять минут до завтрака надеваю пиджак и покидаю опустевшую спальню. У входа в шумную столовую сосредоточилось полно народу и все, как один, нарядились в черные костюмы. Осторожно протиснувшись, стараясь никого не толкнуть, захожу в кишащее бурливыми людьми огромное помещение, где поднимается бравурный многоголосный гул, а воздух насыщается, приманивая, смешанным аппетитным запахом тушеного мяса и свежеиспеченного хлеба.

Взяв поднос с сытной здешней снедью, возвращаюсь к закрепленному за «желтыми» столику. Остается преодолеть всего пару считанных метров и, словно из неоткуда, впечатляющей и ошеломляющей непредвиденностью передо мной возникает измордованный и разозленный Хонор Трикс. Его недовольная перекошенная физиономия меня смешит. Я даже немного ему сочувствую. У Трикса изуродована левая сторона лица: под глазом пролег здоровенный темный синяк, на разбитой брови выделяются три больших шва, щека покрыта глубокими ссадинами, разбухший нос явно сломан и похож на огромную картофелину, рассеченная губа вздулась и отвисла, словно стала излишне тяжелой, чтобы сомкнуться с верхней. Видимо, он много раз и вполне заслуженно упал на чей-то кулак. Сомневаюсь, что на испытании можно избить только одну сторону, да и еще так.

Трикс с нескрываемым ядовитым попранием убийственно воззрившись на меня, шкандыбает к сдвинутому столику Семьи «черных».

Сажусь на свое место, в самом конце. Взглядом ищу Хонора, чтобы снова им полюбоваться. Тех, кто выбрал черный флаг так много, что они едва помещаются за длиннющим столом. Вдруг я замечаю Грина, сидящего — плечом к плечу — возле молчаливой Терезы. Вчера, Грин смеялся над нелепой шуткой Трикса, но теперь ему не до смеха — его тоже кто-то изрядно проучил.

Корпящий над ароматной едой Джереми, сидя напротив, большими, затягивающими своей глубиной, черными глазами исподлобья поглядывает на меня, пока я рассматриваю его блестящие, с завитками, темные волосы.

Кроме наваристой каши с маленьким кусочком говяжьего мяса, на завтрак дали то, чего я никогда не ела — сыр. В Котле на рынке твердого сыра не отыскать, как и свежих фруктов, приличной одежды и много чего другого.

В столовую, будто на отращенных крыльях, влетает Ева, и я не спускаю с нее глаз. От ее неожиданного появления мои внутренности будто обрываются: почему Один вернулась так рано? Ее что, не лечили? Хотя выглядит она более здоровой, чем два часа тому, и бодрее. Ева, опустив наполненный кушаньем поднос на гладкий стол, присаживается рядом с Двенадцать. Я ищу ответы на свои нескончаемые вопросы, рассматривая ее обихоженное лицо. Мне кажется, что оно здорово переменилось: лучистая кожа приобрела оттенок посвежее, нездоровая меловая бледность исчезла, и появился яркий малиновый румянец, волосы опрятно приглажены, а алые губы растянулись в широкой улыбке. К тому же, Ева не хромает.

Один потирает руки, предвкушая нечто вкусное, и принюхивается к дымящейся паром пище.

— Как себя чувствуешь? — спрашивает Джереми, обращаясь к соседке.

— Живой, — улыбается Один. — даже очень. Такое чувство, будто во мне открылось второе дыхание. А ты?

— Тоже не плохо.

— Меня Евой зовут.

— Я знаю.

— Но я тебя не знаю. — Лицо Евы становится чересчур серьезным.

— Джереми. — протягивает худую, костлявую длань Двенадцать.

— Рада встречи, Джереми. — отвечает пожатием Один.

Наконец-то Ева замечает меня, будто я все это время отсутствовала, не попадая в ее поле зрения, или была прозрачной. Взглянув на мой поднос с незатронутой едой, она щурится.

— У тебя что, снова голодный бунт? — шутливо бросает Ева так громко, что за соседним столом, заметно напрягшись, три человек вопросительно оглядываются на нас.

— По-моему тебе не стоит произносить это слово в слух. — шепчу я, нагнувшись.

— Почему? — подмигивая, острит девушка. — Боишься?

Я, потеряв всякий интерес к бессмысленному разговору, выпрямляюсь. Но все же, что произошло Евой? Почему она так круто поменялась? Два часа тому она собиралась умирать, мол, я не выберусь, не закончу проверку, а сейчас явно ищет в какую бы передрягу угодить, да так, что бы небу жарко стало. Она ведь заметила, как странно на нее оглянулись, но продолжила болтать, поддразнивая.

— Я думала, Харпер Маверик… — начинает во всю балагурить Один, но, заметив идущего к нам с грозным видом Люка, она тут же осекается.