Ренегат

— А за рекой-то нравы построже были, — заметил Стас.

— Чем дальше от начальства, тем меньше условностей, — усмехнулся охотник. — Правда, кое у кого они настолько глубоко вбиты в голову, что никакого начальства не нужно.

— Это не условности, — ответил Стас, пробуя матрас пятой точкой. — Это называется — совесть. Вот она-то и не позволяет мне драть бывшего заказчика против его воли.

— Ерунда, — отмахнулся Коллекционер, развалившись на соседнем топчане. — Такая же условность, как, скажем, рукопожатие. Древний приветственный жест, говорящий — «В моей руке нет оружия, я не враг». Но разве сегодня ты веришь рукопожатию? А веришь ли ты, что благодарность в виде «спасибо» дарует адресату спасение божье? Это элементарные примеры, но мы можем пойти дальше, развивая логическую цепочку и, в конце концов, придём к выводу, что совесть — не что иное, как набор условностей, накрепко вбитых в голову социумом. Понимаешь, — охотник сел и прислонился спиной к стене, изображая руками в воздухе сферу, — социум — это очень серьёзная штука. Ты в нём крутишься, ежедневно, непрерывно. Мозг с детства впитывает и закрепляет шаблоны поведения принятые в социуме. Год за годом этих шаблонов становится всё больше. И в один прекрасный день ты пропитываешься ими насквозь. Тебе уже не нужно решать — что и как. На любой жизненный случай найдётся подходящий сценарий действия, или бездействия. И ты перестаёшь задумываться над сутью. Шаблоны, поверхностные слои поведенческих рефлексов заместили её целиком. Совесть, честь, стыд, долг — всего лишь разные комбинации примитивных условностей. А кто сказал, что они так уж необходимы? С чем обычно ассоциируются у тебя эти понятия? Ну, давай, вспомни. Угрызения, муки, жертвы. Всё? А хоть что-то приятное, что-то полезное? Нет. Так зачем же тащить на себе эти чугунные болванки?

— Отличная речь, — оценил Стас.

— Благодарю.

— Но ты меня не убедил и даже не удивил. В твоих аргументах есть огромная брешь.

— Просвети.

— Без этих, так называемых условностей, социум в принципе невозможен. Они — цемент для его строительных блоков. Без условностей всё развалится, наступит абсолютная анархия. Но, — Стас выдержал многозначительную паузу, указывая пальцем в потолок, — и этот сценарий невозможен. Идея абсолютной анархии утопична. Люди — стадные животные в массе своей. Если место пастуха освободится по каким-то причинам, то оно не долго пробудет вакантным. Наступит примитивная власть сильного. А на каждого сильного очень скоро найдётся умный, и условности вернутся. Они естественны и неизбежны. Чего никак нельзя сказать о твоей теории, которая, как видишь, содержит логическую мину с элементом неизвлекаемости. Вот.

С этими словами Стас глубоко вздохнул и растянулся на топчане, довольный видом удлинившейся физиономии Коллекционера.

— Хе-хе, — охотник улыбнулся и покачал головой, обдумывая выдвинутый оппонентом контраргумент. — Как у тебя всё выходит. Складно да гладко. Значит, никак без совести?

— Никак.

— Угу. Стало быть, уел ты старика Кола? Меняться мне нужно, совестью обзаводиться? С тебя пример брать надо?

— Не передёргивай.

— Даже не собирался. Может, так и поступлю. Только ты вот мне объясни, как это получается, что совесть не позволяет тебе удовлетворить естественные биологические потребности, но, в то же время, позволяет выкрутить кишки наизнанку пятидесяти тысячам муромских граждан, среди которых полно стариков, женщин и сопливых ребятишек? Ведь они тебе ничего плохого не сделали.

— Я не рассматриваю Муром, как пятьдесят тысяч человек за стеной, — ответил Стас после продолжительного молчания. — Для меня он…

— Зло? — подсказал охотник.

— Да, пожалуй.

— И это даёт право отодвинуть совесть в сторонку? Тут ты не можешь отодрать одну бабу, а там с твоей подачи они будут тысячами дохнуть. А кто не подох — пойдёт обслуживать вояк Легиона, если удача снова улыбнётся. Легионеры, вроде бы, парни чистые, интеллигентные, скоро будут мечтой всех муромских недотрог. Ну, а кому «счастья» не перепало, достанутся арзамасской и навашенской швали. У этой публики джентльменство не в чести. Даже подумать страшно, сколько молодых дев сгинет в омуте кровавых оргий. А дети… — Коллекционер вздохнул и с картинной сокрушённостью покачал головой. — Господи боже. За что ты так ненавидишь муромских детей, Станислав? Этих милых безгрешных крошек. Почему ты обрёк их на мучительную гибель или на жизнь, что хуже самой чудовищной смерти? Где же твоя совесть?

— Хватит, — Стас сел и глотнул из фляги. — Ты ошибаешься, если думаешь, что мне плевать на всех вокруг. Мы с тобой не похожи.