Ренегат

— Да ну? Я, по-твоему, настолько плох? Убийца, садист, психопат тебе не ровня? А кто ты сам теперь? Молчишь? Ладно, помогу вспомнить, — Коллекционер чуть подался вперёд, сверля оппонента немигающими янтарными глазами со светящейся в глубине искоркой. — Ты — ренегат, отступник, предавший собственную расу, переметнувшийся на сторону выродков, Муромский палач — так будут называть тебя. И никто не вспомнит о растоптанной чистой любви, — охотник всплеснул руками и, приняв обычный насмешливо-беззаботный вид, привалился к стене. — Не подумай, что хочу уязвить, мне твоя идея, с химической обработкой Мурома, по душе. Они давно напрашиваются. А вся эта херня про невинные жертвы… — он покривился и цокнул языком. — У тамошних баб, я слышал, равные права с мужиками, так пусть несут равную ответственность, и вообще, застоялись они без дела. Ребятишки? Зачем ждать пока из бесполезных мелких ублюдков вырастут большие? Рабов и так хватит. А что до стариков, то тут уж вообще разговоры ни к чему. Эти «божьи одуванчики» как никто другой виновны в сложившейся ситуации. Они должны быть благодарны за смерть, слишком лёгкую, по сравнению с той, которую заслужили. Так что, Станислав, мой тебе совет — пошли совесть нахер. А то цепляешься за неё, как старая шлюха за румяны. Всё равно ж не помогает. Ладно, — Коллекционер лёг, сунув руки под голову, и закрыл глаза, — утомил ты меня своими разговорами, вздремну чуток.

Лишившись, наконец, собеседника, Стас так же счёл за лучше потратить оставшееся до обеда время на отдых. Последняя неделя не баловала такими возможностями. Три-четыре часа сна в сутки, зачастую похожего больше на горячечный бред, помогали разве что не свихнуться от усталости. И теперь провалу в дремотное забытье не могли помешать ни отсутствие подушки, ни матрас из-под покойника, ни растравленная было Коллекционером совесть.

Сон прервался металлическим скрежетом и топотом нескольких пар ног.

— Осторожней, бля! Гляди, куда ставишь.

В комнате, под чутким руководством Бозова, толкались два человека, явно из местных, ставили на уложенный в угол железный лист «буржуйку».

Коллекционер, приподнявшись на локте и зевая, наблюдал за работой.

— Кретин безрукий, — возмущался интендант. — Легче с трубой. Смотри, сука, поломаешь — пайку урежу.

— Я не нарочно, — проблеял в ответ знакомый голос.

— Павел? — Стас сел на кровати, продирая глаза.

Втянувший голову в плечи парнишка боязливо обернулся и поправил съехавшую на брови шапку.

— Я, — кивнул он, рассматривая постояльца.

— Не узнаёшь?

— С… Станислав?!

— Вы знакомы? — прищурился интендант.

— Да, — ответил Стас, запихивая ногу в ботинок. — Работали вместе. Не возражаете, если побеседуем?

— Хм, — Бозов кинул взгляд на только что установленную печь и оставленные возле двери шестилитровый термос, бутыль, половник, две стальные миски с приборами, буханку хлеба, ведро, чайник, таз и зеркало. — Не возражаю. Только побыстрее. Работа ждёт. Провизия вам до завтра. Дрова знаете где, растопка там же. Ну, чего встал? — рявкнул интендант второму работнику. — На выход.

— А вы тут… значит… это… — замямлил Пашка, как только дверь хлопнула позади Бозова, и глянул на совсем не арестантский паёк.

— Есть будешь? — спросил Стас.

— Есть? Можно.

Горячая миска, почти до краёв заполненная жидким картофельным пюре с варёной говядиной, быстро поборола робость. Павел схватил ложку и, не дожидаясь хлеба, принялся уминать. Ел он быстро, затравлено озираясь, словно боялся, что вожделенное блюдо вот-вот вырвут из рук. Две последние недели дались парню явно не легко. Щёки ввалились, на лбу и скуле красовались два лиловых синяка, шея была обмотана тряпкой в розовато-жёлтых пятнах, и без того негордая осанка сделалась совсем жалкой — плечи опущены, спина прогнута дугой. Замызганный овечий тулуп с наполовину оторванным рукавом «щеголял» отпечатком рифлёной подошвы в районе поясницы.

— Как ты уцелел? — продолжил Стас, дав голодному «бунтарю» наполовину опустошить миску.

— Сам… Сам не знаю, — ответил Пашка, судорожно сглотнув. — Я на двор выйти решил по малой нужде, когда в кабаке-то… Ну, помните?

— Помню.

— Так вот, только я за дверь, значит, как оно — бабах! А потом уж в бараке очнулся. Не помню ничего. Но цел вроде, только обгорел малость.

— Отец жив?

— Нет, — Павел опустил ложку и утёр нос рукавом. — Не нашли его. На пожарище-то костей много было. Да кого ж там различишь? Так и зарыли в одной яме. Ну и постреляли ещё много. Тоже всех туда.

— А староста ваш?

— Лефантьев? — поморщился Пашка. — Живой. Он у этих теперь вроде поверенного. Беседы с нами ведёт воспитательные. Бумажки разные про Железный Легион читает после работы. Сука.

— Как же так вышло? Уж старосту-то они первым делом должны были к стенке прислонить.