Ренегат

– Да, желала, – подтвердил он, – Ольга, как я замечаю, очень расположена к вам…

– Очень благодарен за это Ольге, – густо покраснел Тадзимано.

– Я расположен к вам так же, как и дочь, хотя, вы понимаете, мои чувства несколько иные.

Последнюю фразу Павел Степанович произнес с особенно сильным подчеркиванием…

– Мне остается поблагодарить и вас, – ответил лейтенант, – расположение, дружба для меня всегда были драгоценны… Я навсегда сохраню лучшие воспоминания о вас…

– А об Ольге?

Вопрос был поставлен слишком прямо. Не ожидавший его молодой человек сразу смутился и покраснел еще более…

– Ольга была очень внимательна ко мне, бедному островитянину-дикарю, – пробормотал он.

– Ну, какой же вы дикарь, – поспешно возразил Кучумов. – Если бы все такими дикарями, как вы, были, то я уж и не знаю, куда было бы идти цивилизации… Нет, это вы напрасно… Такому дикарю, как вы, любой европеец-отец доверил бы счастье своей дочери…

– Что? Что вы сказали? – воскликнул, останавливаясь, Тадзимано.

– Правду сказал, сказал то, что думаю! – глядя в упор на лейтенанта, ответил Павел Степанович.

– Стало быть, вы… вы отдали бы мне Ольгу?

– Отдал бы!

Легкий стон вырвался из груди молодого человека.

– Что с вами? – испуганно посмотрел на него Павел Степанович.

В душе он был очень доволен эффектом, который произвело его будто невольно вырвавшееся признание.

«Посмотрим, что будет дальше», – думал он, внимательно разглядывая возбужденное лицо японца.

– Слушайте, – схватил его за руку Тадзимано, весь охваченный внезапным порывом. – Слушайте! Вы мне сказали слова, открывающие вам мою душу. Неужели вы хотите смутить покой бедного дикаря? Зачем вы сказали, что отдали бы вашу дочь? Вы, быть может, смеялись над бедняком? Тогда грех вам… ваша же совесть должна наказать вас за ваше глумление надо мной… Как вы можете отдать дочь человеку другого, чем вы, народа? Ведь она ушла бы от вас, и ушла бы навсегда… Она стала бы моей женой, и мы должны были бы жить в Ниппоне. Разве вы согласились бы на это?

– Отчего же? Родители должны жертвовать всем ради счастья своих детей…

– Опять сказана общая фраза, ни к чему не обязывающая… Слушайте, я начинаю кое-что угадывать… Скажите, вы не обиделись бы, если бы я сказал вам, что я полюбил вашу дочь?.. Отвечайте! Обиделись бы?

– Нисколько! За что же? Что в этом может быть обидного? Да, наконец, и разговор наш, я думаю, общего характера.

– Или вы не поняли меня, или не слыхали, или просто хотите как-нибудь затушевать неосторожно вырвавшиеся у вас слова… Слышали вы, что я сказал?..

– Что вы любите мою дочь…

– И что вы ответите?

– Разве я могу что-нибудь ответить? – пожал плечами Кучумов. – Если бы вы пожелали узнать мое мнение о себе, то я вам чистосердечно, без обиняков сказал бы: Александр Николаевич Тадзимано – милый, добрый юноша, которого я не прочь иметь своим зятем… Вот что сказал бы я… Но это касается только меня.

– А она? Что вы скажете про нее?

Тадзимано даже несколько наклонился и пытливо заглядывал в глаза Кучумову.

– Тут уже, батюшка, я ничего не могу ответить! – развел тот руками. – У нас говорят: «Чужая душа – потемки»… Дочь-то моя, родная, а разве я могу заглянуть в девичье сердце? Кто может знать, что спрятано в тайниках его?.. Впрочем, по некоторым признакам я заключаю, что если бы вы спросили у нее ответа сами, то этот ответ, очень может быть, был бы благоприятным для вас… Да знаете что? Самое лучшее будет, если вы поскорее покончите с вашими таинственными делами и придете к нам… Побеседуем… Я разрешаю вам спросить у моей Ольги, что она думает по заинтересовавшему вас вопросу… Но что это такое с вами?.. Вы, кажется, плачете?

По лицу Тадзимано действительно струились слезы.

7. Под гнетом подозрения

Павел Степанович невольно смутился сам при виде этих слез.

– Да полноте, юный друг, – проговорил он, пожимая молодому японцу руку, – скажите только, что это значит?

Тадзимано могучим усилием воли уже справился с собой, но возбуждение все еще не оставило его.

– Проклятая, проклятая война! – с ожесточением воскликнул он.

– Война? Перестаньте придавать веру всяким сплетням! – убежденно возразил Кучумов. – Могу вас уверить, что никакой войны не будет.

Лейтенант с удивлением посмотрел на него.

– Да, да! – заметил его взгляд Павел Степанович. – Вы можете мне в этом поверить на слово. Вам известно, конечно, где я служу – ну, так я вам скажу, что у нас должны были бы знать все, что касается жизни этой окраины, а между тем мы только весело смеемся над всевозможными вздорными слухами… Да иначе и нельзя к ним относиться! Смешно было бы придавать им какое-либо иное значение. Война! Громкое слово – и ничего более… Итак, не проклинайте преждевременно этого бедняги Марса… Он вовсе не страшен, его меч давно иззубрился… В наше время если и может быть война, то исключительно на экономической почве… таможенная, что ли… Право, я даже удивляюсь человеческому легкомыслию… Что такое наш Артур?