Ренегат

— Если поставить вопрос подобным образом…

— Его поставят именно так, и никак иначе, — уверил я собеседника. — Что, если целью неизвестного книжника были вовсе не пергаменты, а вы и ваш племянник? Такое пятно на репутации!

Его преосвященство откинул плед, глянул на меня остро и как-то очень уж недобро.

— Доказательства?

Я едва удержался от облегченного вздоха и продолжил собирать мозаику:

— К дознанию по вашей просьбе привлекли человека со стороны. Почти сразу у него убивают слугу, а на него самого нападают якобы с целью ограбления. Совпадения это или нет, не важно. Важно, что очень скоро все и вся узнают, что новый лектор работает на Вселенскую комиссию. Скандал! Человеку лучше исчезнуть, дабы прекратились пересуды, не так ли? Но дело в том, что всплыли некоторые сведения, которые никто в провинции знать попросту не мог. Даже вы. Информация просочилась из Ренмеля.

Его преосвященство несколько раз задумчиво кивнул и спросил:

— Кому это могло понадобиться?

Но епископ уже знал. Я видел по глазам — он знает, просто желает услышать от меня. И потому ответил именно то, что тот услышать хотел:

— Это понадобилось тому, кто заинтересован в верной расстановке акцентов. По его плану, в результатах расследования должно быть записано, что вашего племянника коснулось запределье из-за вашей книги. В этом ведь нет ни слова неправды. И нет ни слова правды, если только принять во внимание отдельные нюансы.

— И вы примете их во внимание? — поставил епископ вопрос ребром.

Я улыбнулся с неподдельной злобой:

— Меня выставили в крайне неприглядном свете. Это веская причина испортить чужую игру. Помимо всего прочего.

Его преосвященство негромко рассмеялся:

— Помимо всего прочего… — Он вновь закутался в плед и задал неудобный для моей теории вопрос: — Почему же мои недоброжелатели не открыли следствия до вашего прибытия в Мархоф?

— Возможно, посчитали это преждевременным. Возможно, ждали смерти вашего племянника. Не знаю.

— И что теперь?

— Теперь я проведу дознание по факту наведения порчи, но не стану упоминать в официальных документах об эфирных червях.

Епископ улыбнулся:

— Вы меня очень обяжете этим, магистр…

Я приободрился и позволил себе осведомиться:

— От братства не было никаких известий?

Его преосвященство покачал головой, дернул шнур звонка, и экипаж замедлил ход, остановился.

— Полагаю, вам пора заняться делами, — сказал его преосвященство и выпростал из-под пледа правую руку.

Я поцеловал перстень и, внутренне содрогаясь от мысли, что придется проделать обратный путь пешком без плаща и шляпы, распахнул дверцу. Каково же было мое удивление, когда обнаружилось, что карета стоит всего в паре кварталов от особняка Вселенской комиссии! Не иначе все это время экипаж колесил по округе и за пределы города не выезжал. Занятное чувство юмора у его преосвященства…

Стоило выбраться наружу, и карета тут же тронулась с места, покатила прочь. Я поежился и с несказанным облегчением выругался. Понятия не имею, сколько правды было в преподнесенной мною епископу истории, но, если разобраться, она объясняла решительно все. И от осознания этого как-то неприятно заломило меж лопаток…

В отделении Вселенской комиссии я проторчал до позднего вечера. Изучал личные дела школяров и лекторов, расспрашивал магистров-надзирающих об особенностях ритуальных жертвоприношений, продумывал ход завтрашних допросов. Закончил со всей рутиной, лишь когда на улице окончательно стемнело, а живот совсем прилип к позвоночнику. За весь день — ни маковой росинки во рту…

Все! Пора и честь знать!

На время следствия магистр Риперторп выделил мне собственную карету, поэтому блуждать по темным улочкам не пришлось. Живоглотов в общем зале пивной не оказалось, но четки на запястье ощутимо дрогнули, и я двинулся прямиком к небольшому алькову под лестницей, сейчас занавешенному линялым пологом. По пути велел хозяину нести вина и еды.

Ланзо и Ганс оказались на месте, фрейлейн Герды с ними не было. Угорь пил пиво и задумчиво глядел на столбики мелких монет, выставленные на столе. Типун со счастливой улыбкой протирал ветошью длинный клинок невесть где раздобытой шпаги с крестовиной и витой чашей гарды.

— Сеньор обер-фейерверкер! Наше почтение! — отсалютовал мне Ланзо, смахнув мелочь в кошель.

— Много со школяров на ставках сшиб? — усмехнулся я.

— Кошкины слезки! — пожаловался пройдоха, но его круглое лицо выглядело слишком уж довольным.

Я покачал головой и уселся за лавку.

— Где Герда?

— Наверху, — подсказал Типун, ни на миг не прекращая полировать обоюдоострый клинок, способный и колоть, и рубить.

Обращался с оружием он так бережно, словно укачивал младенца, а некрасивое лицо приобрело столь одухотворенное выражение, что хоть бери и пиши с натуры портрет раскаявшегося душегуба.