Ренессанс

– Нет, это не Скэриэл. Прости. Я не знаю, что на меня нашло. Просто я был в подавленном состоянии, а потом вы сказали, что не встречаетесь, а ещё ссора с Оливией, и мы остались с ним наедине, – продолжил Оливер сумбурно. – Всё так навалилось в тот день.

– Тогда кто?

– Ты никому не скажешь? Обещай.

– Никому.

– И даже Скэриэлу, – с сомнением в голосе добавил Оливер.

– Слушай, ты можешь не называть имя, если не хочешь, я не заставляю. Так даже будет лучше.

– Нет. Прости. Я просто нервничаю. – Помедлив, Оливер добавил: – Это Бернард.

Так вот почему он на днях расспрашивал о Бернарде. Никогда бы не подумал.

– Ого, – выдохнул я в ответ. – Вы встречаетесь? Тайно?

– Я думал, что да. Оказалось, что нет, – мрачно рассмеялся Оливер. – Не это самое паршивое. Он меня использовал.

Брум то хихикал, как глупая девица, то замолкал и серьёзно смотрел в сторону, словно размышлял о смысле жизни. Его иногда штормило. Вот Оливер уверенно стоит на ногах, и я отпускаю его плечо, а вот он уже хватается за шкаф или стену, чтобы не рухнуть на пол.

Я в недоумении уставился на него.

– Он обдурил меня. – Оливер пригладил волосы, усаживаясь обратно на кровать. – Я всегда считал себя сообразительным, но тут повёлся, как последний дурак. Представляешь? Какой идиот. – Он засмеялся, но выглядел так, словно сейчас разревётся.

– Что он сделал?

Оливер опустил глаза, помолчал, затем медленно произнёс:

– Бернард меня шантажирует.

IV

– Бернард? – переспросил я. – Шантажирует?

Я не хотел делать поспешные выводы, ведь Оливер был пьян и под воздействием алкоголя мог нести откровенный бред. Но вместо ответа он вымученно посмотрел на меня и кивнул.

Улёгшись на кровать, он подтянул колени к груди и угрюмо уставился на противоположную стену, как человек, не справляющийся с тяготами жизни и потерявший веру в то, что всё наладится.

За окном окончательно стемнело. Я слышал, как порывы ветра гоняли пожелтевшие листья на улице. В комнате наступила такая пронзительная тишина, что я мог уловить затруднённое дыхание Оливера. Его тревожное состояние передалось и мне. Я не хотел продолжать разговор, не хотел, чтобы Оливер вываливал все проблемы – пусть молчит дальше, охваченный беспокойством, – и в то же время чувствовал, что поступаю как последняя сволочь, желая сейчас только одного – чтобы Оливер покинул меня как можно скорее.

Возможно, я боялся не его проблем, а того, что ничем не смогу помочь. Я сам был сейчас не в лучшей форме; собственная беспомощность приводила в ярость.

– Почему? – спустя время задал я вопрос, когда понял, что Оливер не жаждет ввести меня в курс дела.

Тяжко вздохнув, он промолвил:

– Не знаю. Может, я притягиваю придурков? – И сам горько усмехнулся.

Я был с этим категорически не согласен. Да, Оливер Брум не самый дружелюбный и общительный человек, но он точно не заслуживал такого. Я вспомнил его пьяную ссору с Оливией и то, как он в порыве гнева выкрикивал все эти жестокие слова о том, что отцу плевать на него. Есть ли в этом доля правды, я не знал. Любил ли его отец? Мистер Брум всегда казался мне строгим, но отходчивым человеком. Проблемы с отцом волновали и меня. Я вдруг понял, как много общего у нас с Оливером. Любил ли меня отец? Не тот, что красуется во всех учебниках истории семьи Бёрко. Любил ли меня когда-нибудь тот отец, который взял меня младенцем в свою семью?

Решив зайти с другой стороны, я спросил:

– Кто-нибудь ещё знает о том, что Бернард тебя шантажирует?

И всё же я не мог оставить его одного, не мог выпроводить в таком плачевном состоянии. Я вдруг почувствовал себя Атлантом, вместо небесного свода охотно взвалившим на свои плечи чужие трудности.

– Оливия знает. – Оливер продемонстрировал забинтованную ладонь. – Порезала мне руку.

– Что, прости?

– Руку, говорю, порезала. И телефон мой утопила, – буднично добавил он; затем, чуть помедлив, без капли гнева резюмировал: – Истеричка.

Кажется, у меня было настолько удивлённое выражение лица, что Оливер одарил меня снисходительной улыбкой. Нахмурившись, я опустился на стул и уставился на гостя. С каждой фразой всё сложнее было воспринимать сказанное всерьёз. На его лице так и читалось довольное: «Да-да, она именно такая, а я тебе говорил».

Прекрасная, как ангел, Оливия? Та самая, что одним своим нежным голосом вводила меня в состояние эйфории? Та, от которой у всех парней кружилась голова? Неужели всё, что говорил Оливер по поводу сестры, – чистая правда? Быть может, Скэриэл прав и я не вижу дальше своего носа. Тогда он говорил о Леоне с его постоянными синяками, затравленным голосом и взглядом, полным печали, но сейчас я и сам всё это стал замечать.

– Слабо верится, – буркнул я в ответ. А что мне ещё оставалось? Я не мог вступить с Брумом в открытый спор, ведь что я, по сути, знал о его сестре?

– И зря, – возразил он. – По этой причине я до последнего не хотел ей говорить.

Вместо того чтобы идти на попятную, избежать дальнейшего разговора, я мягко предложил:

– Может, расскажешь с самого начала?