Рентген строгого режима

Эдик Пилецкий, между прочим, как-то рассказал мне, что многие офицеры из охраны очень интересуются мной, вернее, моей работой и не скрывают своего восхищения. Врачи санчасти постоянно входили в контакт с офицерами во время дежурств на кухне, лагерная столовая была постоянно под наблюдением начальства. И это было очень хорошо, так как пресекало в корне воровство продуктов. Я обошел всех, вернулся грустный к себе и приготовился лечь спать, в последний раз в своей «квартире», как вдруг за мной пришел посыльный опера майора Иванова и велел идти за ним. Только этого мне еще не хватало!

Майор Иванов встретил меня как старого знакомого, добродушной улыбкой, пригласил сесть и угостил «Беломором». Я покосился на стенку, за которой находилась моя фотолаборатория и в которой так легко можно было сделать «ухо», но принципы есть принципы...

Взглянув на улыбающееся лицо опера, я сразу догадался, почему оказался в этом кабинете, и определил для себя жесткую линию обороны. Я уже был не новичок с колес, и голыми руками меня не взять. Посмотрим, кто кого...

– Ну как, Боровский, дела? Едете завтра? – начал издалека майор.

– Что ж поделаешь, гражданин начальник, судьба! Ехать так ехать, сказал попугай, когда кошка потащила его за хвост по длинному коридору, – пытался отшутиться я на первой линии.

– Ну, это в вашей власти – ехать или не ехать, – посерьезнел вдруг майор.

– Это как же так? – я сделал вид, что не понимаю намека. – Наряд-то на меня пришел, и никто не может его отменить.

– Ну, никто, может быть, и не может, а я могу.

– Это каким же образом? – тянул я резину.

– Вот согласитесь мне помогать в работе, и я вас оставлю в лагере.

– То есть как это помогать? – валял ваньку я. – В ваших делах я не тумкаю, мое дело электричество.

– Хватит прикидываться, Боровский, вы отлично знаете, что от вас требуется. Вот вы дружите с врачами санчасти, знаете близко многих инженеров и техников, у вас в лагере большой авторитет, вас все знают, и вы могли бы быть нам очень полезны.

– Знаете, гражданин начальник, я – инженер, и признаю только железную логику. Советская власть приговорила меня к двадцати пяти годам особо строгого лагеря, значит, власть считает меня очень опасным политическим преступником, а тут власть вдруг предлагает мне – врагу – помогать ей. В вашем предложении нет главного – логики, и я не вижу в нем никакого смысла.

– Ну, срок, срок, это все в нашей власти, будете хорошо помогать, будет у вас и другой срок.

– Нет, гражданин начальник, такая работа не для меня. Я лучше буду помогать советской власти – несмотря ни на что, тем, что я умею, буду делать рентгеновские аппараты, которые всем так нужны.

– Значит, отказываетесь?

– Отказываюсь наотрез.

– Ну ладно, нет так нет, вам виднее, – сказал майор без всякого энтузиазма, – подпишите вот бумагу, это так – формальность.

Иванов протянул мне листок, на котором было напечатано, что все, что я здесь слышал, обязуюсь сохранить в тайне и никогда и никому не рассказывать. Мне осталось только вписать свою фамилию, дату и расписаться. Вежливо попрощавшись, я покинул мрачный кабинет с натянуто улыбающимся опером, чтобы никогда больше не встречаться с ним. К моему счастью, подобное предложение я получил первый и последний раз в жизни.

Когда вышел от опера, я увидел встревоженные лица моих друзей, наблюдавших за крыльцом барака и с тревогой ждавших, куда я направлюсь: к ним с рассказом о беседе с майором или под конвоем, с наручниками – в карцер, куда меня мог направить Иванов, если бы я занял неправильную линию обороны и нахамил бы ему. Зная мой характер, они не исключали и такой вариант. Но все обошлось. Я подробно рассказал о моей беседе с опером, и все в один голос одобрили мою линию защиты. Все тревоги позади, я лег в последний раз на мой топчан и долго не мог заснуть, вспоминая все перипетии моего сражения с майором...

Ровно в шесть утра за мной пришел солдат из надзорслужбы и велел с вещами явиться к ним в помещение. Это было что-то новое, обычно топали прямо на вахту. Я был уже готов и, взвалив на плечо сидор, навсегда покинул свой первый рентгеновский кабинет, с первым и родным РАБом.

В надзорслужбе меня ожидал или просто так торчал капитан Богомолов, самый противный из всех оперов лагеря. Маленького росточка, с бледным нездоровым личиком, он всюду совал свой нос и заслужил в лагере всеобщую пламенную ненависть. Мне показалось, что капитан был слегка под мухой, да и встретил меня он как-то странно...

– Ну что, Боровский, топаешь на «Капиталку»?

– Куда прикажут, гражданин начальник.

– Ты, Боровский, мужик неплохой, но провокатор! – изрек вдруг Богомолов.

Вот уж чего-чего, а этого я никак не ожидал, при моем-то прямом характере...

– Вот ты дружишь со всеми лагерными жидами, а ты знаешь, что, если я любому из них приставлю пистолет ко лбу, любой из них тут же расколется до самой жопы и продаст тебя с потрохами и дерьмом. Знаешь ты это? Ну отвечай!

Я молчал...

– Вот Спектора я лично накрыл в бане с медсестрой, теперь его поволокут по кочкам, и медицины ему больше не видать.