Рентген строгого режима

Токарева и все врачи решили, что мои снимки хорошего качества, но мне такая работа стала крайне обременительной, совершенно не оставалось времени ни для строительства рентгенкабинета, ни для проектирования и изготовления второго штатива. Пришлось обратиться к врачам с убедительной просьбой – посылать ко мне больных только в исключительных случаях, ведь обходились же они столько лет без рентгеновских лучей... А я, в свою очередь, обещал им открыть кабинет месяца через два-три, все-таки работы было еще очень много...

Размышляя о конструкции обоих аппаратов, я решил, что второй штатив, который мне надо соорудить, внешне не должен отличаться от штатива стандартного терапевтического аппарата, изготовленного на Московском рентгеновском заводе в Теплом Стане. Все основные несущие детали московского аппарата были литыми, прочными и красивыми. Конечно, задача очень трудная, но и возможности у меня уже иные, чем в лагере шахты № 40, а главное, я был твердо уверен в своих силах...

Что мне надо было сделать в первую очередь?

Первое – рабочие чертежи всех деталей; второе – изготовить деревянные модели для литых деталей; третье – изыс кать возможность в Воркуте отлить детали из силумина и, наконец, обработать литые детали на станках в мехцехе шахты.

Целый комплекс проблем... На московском заводе каждую отдельную проблему решают специальные группы инженеров, техников и рабочих, а в лагере все проблемы придется решать мне самому... Однако назвался груздем – полезай в кузов...

Пришлось мне снова засесть за чертежную доску, любезно предоставленную мне друзьями из филиала Проектной конторы. Они уже переехали в новое красивое и просторное здание, построенное рядом со старым помещением.

В архитектурном отделе Проектной конторы под начальством архитектора В. Н. Лунева работала техником Мира Уборевич. Вначале у нас сложились просто дружеские отношения, но потом мы решили, что будем вместе до конца наших дней... Мира очень любила слушать стихи, а я знал их во множестве еще со школьной и студенческой поры. Ее глаза преображались, когда она слушала моего любимого Гумилева:

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв...
Послушай: далеко, далеко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф...
< ... >
Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про черную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя...

Мои самые близкие друзья вскоре догадались, зачем я почти ежедневно захожу к архитекторам, хотя по роду моей работы мне больше нужны механики и электрики... Почти все радовались за нас, но некоторые, самые благоразумные, осуждали меня, так как считали, что с моим сроком я не имею права привязывать к себе молодую женщину, которая, кстати сказать, совсем недавно вышла на поселение. Но как оптимист, я был убежден, что колючая проволока не вечно нас будет окружать, долго, может быть, но не вечно... И моим самым благоразумным друзьям я читал стихи того же Гумилева:

И вам чужд тот безумный охотник,
Что, взойдя на нагую скалу,
В пьяном счастье, в тоске безотчетной
Прямо в солнце пускает стрелу.

Но они только недоверчиво качали головами...

Как-то в разгар строительства рентгеновекого кабинета днем ко мне неожиданно вошел один из многочисленных оперуполномоченных лагеря и стал внимательно рассматривать учиненный мною развал. Опер был молод, довольно приятный на вид, с румяным русским лицом и добродушной улыбкой. Что он представлял собой на самом деле, мне было неизвестно, и зачем он пришел ко мне, я тоже не знал. Смотрел опер, смотрел на разломанные стены и разбросанные части рентгеновского аппарата и вдруг заговорил:

– Смотрю я на вас, Боровский, и удивляюсь: у вас срок двадцать пять лет, что практически пожизненно, даже если вы и доживете до конца срока, мы вас все равно не выпустим, и вы это отлично знаете, но ваш вид не вяжется с вашим положением – глаза у вас блестят, вы часто смеетесь. И ведь известно, работаете вы с увлечением, полны энергии, – как прикажете вас понимать? Что вас вдохновляет?

Мы были одни в кабинете, и я решил немного развлечься:

– Знаете, гражданин начальник, придерживаюсь идеи Ходжи Насреддина, который взялся научить своего ишака читать Коран и получил у шаха большой аванс, но срок обучения Ходжа установил в двадцать лет. Его друзья тоже задали ему аналогичный вопрос. Ходжа ответил, что через двадцать лет либо шах, либо ишак, либо он сам – кто-нибудь да околеет...