Рентген строгого режима

По моей просьбе мой дорогой Юрочка спроектировал великолепную мебель для вестибюля, аппаратной и пультовой. Юра постарался на славу, и я очень скоро получил из ДОКа большой гарнитур, отлично изготовленный из лиственницы и покрытый спиртовым лаком. Для лака нужен был спирт, и начальник ДОКа потребовал у меня целых три литра! Ужас как много... Я пошел к Токаревой и был очень удивлен, когда она без лишних слов приказала передать начальнику ДOKа три литра чистого медицинского ректификата. Уж не знаю, сколько из этих литров работяги выпили сами, я во всяком случае тот спирт даже не понюхал...

В гарнитуре, и это было главным для меня, была полумягкая, очень красивая, обитая белой клеенкой кушетка. Верх ее был на петлях, под откидным ложем красовался большой ящик, куда я мог укладывать матрас, одеяло и подушку. Это было тем более удобно, что если утром я просыпал подъем, а ко мне неожиданно направлялось начальство, мне хватало буквально нескольких секунд, чтобы убрать постель, накинуть белый халат и сделать вид, что я вообще со вчерашнего дня так и не ложился... В общем, я от мебели был в восторге: Юра удивительно тонко реализовал идею, чтобы мебель была красивой, удобной, но в то же время пригодной только для моего кабинета. Мебель всем очень понравилась, и теперь Токарева могла смело приглашать любую комиссию, очков с лагеря никто уже не снимет...

Мой рентгеновский кабинет начал нормально функционировать, но медицинской работы было неизмеримо больше, чем на 40-й шахте. Среди врачей «Капиталки» рентгенолога не нашлось, и Токарева запросила санотдел Речлага с просьбой прислать врача-рентгенолога. И через несколько дней ко мне в кабинет пришел новый врач – Ихиль Ихильевич Кассап, родом из Бессарабии. Для простоты он попросил называть себя Илья Ильич. Это был уже немолодой, очень симпатичный и великолепно образованный человек. Он учился в Италии и во Франции, знал много европейских языков, говорил свободно и по-румынски, и по-молдавски. В первый же вечер Илья Ильич доверительно рассказал мне о дороге, которая привела его в особый лагерь. Выслушав его, я не знал, плакать мне или смеяться, так нелепа его история. В конце двадцатых годов Кассап поехал в Италию учиться и поступил в Римский университет на медицинский факультет. На 3-м курсе он решил, что ему необходимо перевестись в Сорбонну, в Париж. Но как это сделать? И тут один из его друзей-студентов посоветовал ему вступить в члены новой партии со странным названием – «фашистская». «Вступи только так, для видимости, – советовал его дружок. – Эта новая партия набирает силу и имеет свои ячейки во всех крупных городах Европы. Даже Гитлер называл Муссолини своим учителем. Тебя фашисты и переведут из Рима в Париж, только заплати им членские взносы, не торгуясь, а там пошлешь их куда подальше», – поучал его этот «умник». Ну что ж, совет дельный, и Кассап последовал ему: вступил, заплатил, перевелся, окончил университет – и забыл обо всей этой истории. Кассап-то забыл, но не забыли наши бдительные органы, которые, как известно, ничего и никогда не забывают... И спустя двадцать лет следователь Госбезопасности напомнил врачу-рентгенологу о некоторых страницах его биографии и по доброте душевной врезал еврею-фашисту двадцать лет лагерей...

В наши веселые минуты мы любили подшутить над симпатичным рентгенологом: «Илья Ильич, скажите честно и откровенно: Адольф Гитлер был вашим личным другом?»

Кассап только грустно улыбался... Очень часто кто-либо из врачей-терапевтов приводил к Кассапу своего больного для консультации, доктор всегда очень внимательно исследовал больного и уверенно ставил диагноз, а иногда определял срок жизни несчастному заключенному, и никогда не ошибался. Мне подчас становилось даже как-то жутко...

Во время приема больных по вторникам и четвергам Кассап, посмотрев очередного больного, диктовал мне заключение, которое я записывал в толстый журнал и больничную карточку заключенного. Специальным резиновым штампом я ставил в карточке две буквы «RО», что означало рентген (по-немецки R"ontgen). Если доктор не находил никаких изменений, я писал по-латыни: «pulmones et cor – N», что означает: легкие и сердце без изменений.

По понедельникам, средам и субботам я утром и вечером снимал на пленку конечности, суставы, позвоночники, ребра и зубы, что я особенно не любил. Кроме того, почти ежедневно до утренней поверки Катлапс приводил своих больных, в основном язвенников, и сам смотрел желудки, пищеводы и кишечники. Однажды мой лагерный товарищ Георгий Гаврилович Рожковский, по-лагерному Жора, обратился ко мне с просьбой посмотреть ему желудок, который его очень беспокоил. Катлапс «моих» больных смотрел вне всякой очереди. И вот Жора рано утром стоит в аппарате со стаканом бариевой каши в руке, и я объясняю, что и как он должен делать:

– Вот, Жора, набери полный рот невкусной каши и жди, когда доктор тебе скажет: глотайте.