Рентген строгого режима

Но события в Воркуте следовали одно за другим – неожиданно погорел, и крупно, начальник Речлага генерал Деревянко. Это было как пурга летом... В воркутинской газете появилась большая статья-фельетон под названием «Самодур в чине», так обозвали «бога, царя и воинского начальника» командира Речлага, подумать только... Газету читали вслух во всех бараках, это была настоящая сенсация. В статье писали, что генерал вел себя в Воркуте как старорежимный хозяйчик, грубил партийному начальству, хамил подчиненным, кого-то незаконно устроил на теплое местечко, кому-то предоставил квартиру вне очереди, и все в таком роде... Ничего крупного и серьезного. Мы сразу вспомнили, что если наш чин, и особенно из органов, удирал за границу и начинал писать о нас разоблачительные материалы, его тоже разоблачали наши газеты. Чего только не пишут – и что он диплом украл, и непременно педераст, и жену принудил сделать аборт, да и вообще нечист на руку, крал у сослуживцев деньги или вещи, и мало ли чего еще. Мы всегда весело смеялись, читая такие статьи, кто-де все-таки работает в органах?

Но в статье о Деревянко ничего подобного не было, и мы решили, что генерал просто поругался с партийными боссами. В общем, дали генералу по шапке, и он исчез из Воркуты. Я хорошо помнил импозантную и красивую фигуру генерала, и что у меня в кабинете стоит такая красивая удобная мебель, я обязан исключительно генералу. Как генерал тогда рявкнул на Бойцову... Потом по лагерям пошел слух, что наш Деревянко подписывал капитуляцию Японии. Все может быть, в нашей стране ничего невозможного нет...

В то же знаменательное лето 1954 года в Воркуту пригнали большой этап, в несколько тысяч заключенных, из спецлага Камышлаг, расположенного где-то за Уралом. Нам рассказали, что лагерь взбунтовался, зыки отказались работать, пошла буза, и начальство ГУЛАГа решило лагерь расформировать, то ли совсем, то ли по частям, мы не знали, но в нашу «Капиталку» влили человек двести самых что ни на есть воров-законников. Конечно, для нас это был крайне неприятный «сюрприз», и мы все насторожились. Один только их вид внушал отвращение: лица дегенеративные, взгляд злобный и дерзкий, это были действительно отбросы общества, не поддающиеся какому-либо перевоспитанию.

Однако майор Воронин никаких там воров-законников не признавал и считал, что работать должны все: пайку получаешь? – давай вкалывай! Особенно упорных Воронин держал в карцере до тех пор, пока вор не приходил в «христианскую веру»... Но камышлаговцы не признавали наших порядков и тем более какого-то там Воронина. Однажды вечером после поверки двое верзил из новеньких вошли в барак Горнадзора, показали отличные ножи с наборными ручками и негромко, но веско провозгласили:

– Деньги на стол!

Воры, конечно, знали, у кого в лагере больше всего денег, но не знали пустяка – у кого они их потребовали... Короче говоря, через полчаса их обоих доставили на носилках в хирургический стационар, и наш дорогой и невозмутимый доктор Катлапс сотоварищи несколько часов штопал их в операционной, как рваные мешки, и заштопал в конце концов. Через пару дней ко мне в кабинет зашли два бригадира из Горнадзора и попросили устроить им «свидание» с недобитками, чтобы они смогли без шума их прикончить. Оба мужика доверительно брали меня за пуговицы и тихо, но настойчиво убеждали:

– Ну, Борисыч, пусти нас только на минуту, попозже, ближе к полуночи, мы «работнем» их, и все будет шито-крыто...