Ренуар

Вернувшись в Колетты, Ренуар не замедлил снова выказать свои творческие намерения. В ноябре он завершил совместную работу со скульптором Луи Морелем и пригласил к себе Марселя Жимона. У него родились новые проекты… Этот молодой человек, проводивший зиму в Вансе, начал лепить его бюст. Он должен был также помочь Ренуару создать фонтан, о котором тот мечтал. К несчастью, Ренуар простыл, когда несколько дней назад писал в саду пейзаж, и его начало знобить. Пригласили доктора Пра и доктора Дютила. Оба поставили один и тот же диагноз — воспаление лёгких. Ренуар не питал никаких иллюзий: «Я пропал». На следующий день, 1 декабря, он стал позировать Марселю Жимону, а сам продолжил писать натюрморт с двумя яблоками, начатый накануне. 2 декабря он попросил принести ему ящик с красками и кисти. Он решил написать анемоны, которые только что сорвала Ненетт, одна из служанок. В течение нескольких часов он работал над этим натюрмортом и настолько увлекся, что забыл про болезнь. Когда Большая Луиза наклонилась к нему, чтобы вынуть кисть из его руки, она расслышала, как он пробормотал: «Мне кажется, что я начинаю что-то понимать…» Стоявшей рядом с ней сиделке показалось, что он сказал: «Сегодня я что-то постиг…» Это не столь уж важно. Ренуар всегда приходил в восторг, когда ощущал, что добился прогресса.

Затем он задремал и вдруг стал хрипеть. Сиделка срочно вызвала доктора Пра. Он немедленно прибыл из Ниццы. Его сопровождал доктор Дютил. Ренуар приоткрыл глаза и прошептал: «Дайте мне палитру… Эти два бекаса…» Перед этим доктор Дютил рассказывал о том, что убил на охоте двух бекасов. У Ренуара начался бред: «Эти два бекаса… Поверните налево голову этого бекаса… Дайте мне палитру… Я не могу писать его клюв… Скорее, дайте краски… Поменяйте местами этих бекасов…» Когда срочно прибыл из Ниццы Жан Ренуар, доктор Пра не мог сказать ему ничего обнадёживающего. Ренуар с трудом дышал. Это конец.

В два часа утра в среду 3 декабря 1919 года сердце Ренуара остановилось. Он угас.

ЭПИЛОГ

В церкви Кань-сюр-Мер, где аббат Бон произносил надгробную речь, а затем на кладбище Жан Ренуар, без сомнения, был не единственным, для кого звучал голос отца, произнёсшего как-то в конце беседы, как бы подводя итог: «Впрочем, что я такого сделал? Ведь я умел делать только одно — писать картины!» Гроб с телом Ренуара опустили рядом с гробом жены во временную могилу, а позже, выполняя предсмертную волю Алины, их похоронили рядом в Эссуа.

Теперь только творения Ренуара напоминают о нём… Из века в век сами художники решают, какие из созданных ими произведений являются знаковыми и позволяют судить об их месте в истории искусства. Историки искусства ненамного лучше его критиков… Сам Ренуар определил свои корни: «Я — продолжатель искусства XVIII века. Я скромно считаю себя не только последователем таких художников, как Ватто, Фрагонар и Юбер Робер. 131Я — один из них». Впрочем, он тут же лукаво добавил: «С другой стороны, при Людовике XV я должен был бы писать сюжеты. А я считаю, что наиболее важным достижением нашего течения является то, что мы освободили живопись от сюжетов». Чтобы попасть в Салон, его обнажённые должны были быть богинями или нимфами… И он их писал из года в год снова и снова. И подвижничество Ренуара не отличалось от подвижничества резчиков по камню, украшавших соборы, о которых он говорил: «Всю свою жизнь они работали над одним и тем же мотивом: Мадонна с младенцем, апостолы, четыре евангелиста. И меня не удивило бы, если бы некоторые из них ограничивались только каким-нибудь одним мотивом. Какая свобода! Не нужно больше заботиться о передаче сюжета истории, так как он уже рассказан сотни раз. Именно это важно: избавиться от сюжета, избежать повествовательности, а для этого надо выбирать что-то, что знает каждый; ещё лучше, когда вообще нет никакой истории!»