Ренуар

Ренуар не переставал повторять друзьям: «Именно в музее можно научиться писать». Это его убеждение было непоколебимо. Он продолжал настаивать: «Только здесь, в музее, можно постичь вкус живописи, чего природа сама по себе не может вам дать. “Я стану художником” не говорят перед прекрасным видом, а говорят это перед картиной». Эта убеждённость не мешала ему внимательно слушать друзей в ходе продолжительных бесед в кафе «Клозери де Лила». «Я участвовал в частых дискуссиях по этому вопросу с друзьями, которые пытались доказать первостепенную важность этюдов на природе». Ренуар хмурился, когда кто-нибудь из них упрекал Коро в том, что он пишет пейзажи в мастерской, и совершенно не разделял их пренебрежительного отношения к Энгру. «Я позволял им высказываться, но считал, что Коро был прав, и я тайно наслаждался, любуясь очаровательным маленьким животом девушки в “Источнике”Энгра, а также шеей и рукой «Мадам Ривьер”».Напротив, когда Ренуар произносил имя Делакруа («для меня, во времена занятий у Глейра, Лувр — это Делакруа»), все единодушно его одобряли. Не было никого, кто решился бы оспаривать его значение. Однажды из окна квартиры друга на площади Фюрстенберг Ренуар увидел, как в доме напротив Делакруа 38работал с натурщиком, который, как это ни парадоксально, не сохранял позу, а ходил взад и вперед по мастерской. Это восхищение молодых художников Делакруа вызывало раздражение и гнев преподавателей Школы изящных искусств. Художник Синьоль, удостоенный Римской премии в 1830 году и ставший членом Института 39с 1860-го, выгнал Ренуара из своей мастерской в Школе изящных искусств. «Его враждебность по отношению ко мне проявилась в тот день, когда он увидел этюд, принесённый мной на занятие. “Будьте осторожны, чтобы не превратиться во второго Делакруа!” — воскликнул он вне себя из-за светлого красного мазка на моём холсте».

Однажды в мастерской Глейр приблизился к мольберту Моне. Вот как вспоминает об этом сам Моне: «Когда мы рисовали натурщика — кстати, великолепного, — Глейр стал высказывать критические замечания в мой адрес. “Неплохо, — сказал он, — но грудь тяжеловесна, плечи слишком мощные, а ноги слишком крупные”. “Я могу рисовать только то, что я вижу”, — скромно ответил я. “Пракситель взял лучшие элементы от сотни несовершенных моделей, чтобы создать шедевр, — сухо возразил Глейр. — Когда пишешь что-нибудь, нужно помнить об античных образцах!” В тот же вечер я отвёл в сторону Сислея, Ренуара и Базиля и предложил: “Бежим отсюда. Это место нездоровое, здесь недостаёт искренности”».

Ренуар колеблется… Он не готов «бежать отсюда». А вот снова отправиться на природу — почему бы и нет?

Как утверждал Моне, очевидно, что большинство учеников Глейра — «лавочники». Ренуар не стал с ним спорить. Эти «лавочники» не только насмехались над рабочей блузой Ренуара, они также высмеивали элегантность Моне, который «носил сорочки с кружевными манжетами». Эти элегантные манжеты вовсе не означали, что Моне был богат. У него не было ни су, как и у Ренуара. Но во время занятий в мастерской Глейра дружба «денди» и «рабочего» крепла с каждым днём. «Это наша нужда сблизила нас, и именно она позволила нам, объединившись, создать школу импрессионизма. Каждый, сам по себе, никогда не имел бы достаточно силы или мужества и даже идеи. Помимо нашей бедности, источником школы импрессионизма стали наша дружба и наши дискуссии», — признавался Ренуар за год до смерти. А в 1863 году к их горячим дискуссиям присоединились два других художника, посещавших Академию Сюиса на набережной Орфевр, дом 4. Её возглавлял Шарль Сюис, гордившийся тем, что позировал самому Давиду. 40Базиль представил друзьям незнакомцев, заявив: «Я привёл двух знаменитых новобранцев». Одним из них был Камиль Писсарро, другим — Поль Сезанн. И тот и другой тоже испытывали трудности…