Репетитор

Может быть, я произнесла это последнее вслух, потому что в ту же секунду вспомнила свою покойницу-прабабушку. Бабуля умерла, когда мне было лет восемь, но почти до самого дня своей смерти она исправно укладывала меня спать сама – и всегда пела странные песни, вовсе на песни не похожие. Но слушались они в охотку, потому что звучали красиво, и отчего-то заставляли сладко поднывать душу. Бабуля пела тихо, потому что, как теперь я знаю, это были молитвы, псалмы Давида, и мама всегда очень негодовала, услышав, как замусоривают голову ее драгоценной продвинутой дочке:

– Что, колыбельных, что ли, нет нормальных, русских, старинных?! Нет, она белиберду церковную воет! Как услышу – так меня аж скручивает!

Но бабулечка не только продолжала мое моральное разложение, но еще и наставляла потихонечку:

– Ты, Риточка, не забывай песенки-то эти… Они, знаешь, на всякую надобу писаны…Станет тебе как-нибудь мутно на душе, или, там, страшно – так и затяни какую из них, сразу полегчает, испытано… И не только мною… Знаешь, сколько лет этим песням? Три тысячи… Вы, поди, и число такое в школе не проходили… Нет, сейчас не пой ничего, моя хорошая, – мама рассердится… А время придет – и споешь однажды. Когда ничто другое не поможет.

На тот момент больше двадцати лет прошло с прабабушкиной смерти, и опробовать сей оригинальный способ борьбы с темным ужасом мне за это время ни разу не доводилось. Хотя одну из песен я не забыла – чаще других пела ее бабулечка. Я как-то странно помнила ту песню: никогда не повторив ее ни вслух, ни про себя, я откуда-то безошибочно знала, что когда понадобится – спою вот так сходу, только это действительно произойдет тогда, когда другой надежды не останется. Такой час пришел – и я начала, сперва хрипло и тихо: «Благослови, душе моя, Господа, и вся внутренняя моя имя святое Его, Благословен еси Господи. Благослови, душе моя, Господа и не забывай всех воздаяний Его».

Непривычно для меня зазвучал собственный голос, сопровождаемый шепелявой подпевкой легких волн, но я сразу почувствовала, что пока эти слова звучат – не так страшно: «Очищающего вся беззакония твоя исцеляющего вся недуги твоя, и избавляющего от истления живот твой, Венчающего тя милостию и щедротами…».

Голос сам собой набрал уверенность, я запела громче, и мной снова начало овладевать чувство фантастичности, неповторимости происходящего – и его высокой значимости. «Исполняющего во благих желание твое, Обновится яко орля юность твоя. Щедр и милостив Господь, Долготерпелив и многомилостив…».

И опять, как в детстве, полузабыто царапнул меня по сердцу непонятный, но очень милый «орля», ассоциировавшийся с невзрослым орлом, а вовсе не орленком из пионерской песни. Что-то очень ласковое, действительно детское слышалось в этом «орля», да еще в строке, где обещалось обновление драгоценной, так скоро миновавшей юности… А вот желание за последние два года я прочно взрастила в себе одно: чтоб мой муж сдох. Я даже не могла применить к нему человеческое слово не то что «умер», а даже «помер». А околел бы под забором – и я, наверное, ногой бы наступила на его поганую харю. Но именно это желание было неисполнимо, потому что псалом, который я вдохновенно начала петь по второму разу, обещал исполнение желаний только «во благих», что, конечно, правильно. А еще он утверждал, что Господь долготерпелив и многомилостив. То есть, что Он еще долго будет терпеть пьянство и издевательства этого ублюдка надо мной – все давать ему шанс исправиться безо всякого наказания, и это тоже справедливо: шанс должен иметь каждый. И, собственно, какие у Бога основания любить меня больше, чем моего мужа – ведь, долготерпя его, Он дает шанс нам обоим. Другими словами, бесконечное продление моих страданий должно в конце концов оказаться полезным. Казуистика. На такое я никогда не соглашусь. Впрочем, моего согласия никто и не спросит. Но все равно – «…благослови, душе моя, Господа, и вся внутренняя моя – имя святое Его…».

Я почувствовала чье-то присутствие неподалеку раньше, чем увидела его – просто поняла, что больше не одна, и все. А уж потом заметила, что верхушка одного из валунов, живописно наваленных друг на друга на берегу, шевелится. Я не вздрогнула, потому что камень сразу же принял очертания животного, а именно – кота, послышался звук «мрм-м» – и он легко спрыгнул мне под ноги. Я даже не задалась вопросом, откуда здесь взяться коту, обрадовавшись ему как близкому другу.

– Киса!! – возопила я, нагибаясь и раскрывая ладони, больше всего на свете боясь, что он сейчас убежит. – Кс-кс, иди сюда, котик, кс-кс-кс, иди ко мне…