Репетиция Апокалипсиса

Какое-то время в кабинете была тишина. Такая, что было слышно, как шумно дышит Эдик. Леонид Яковлевич всё это время буровил одним глазом Никонова, а вторым смотрел в преисподнюю.

— Мне всегда было интересно, откуда берутся такие люди, как вы, — наконец заговорил Олег, — которые вдруг решают, что они избраны для чего-то? Например, чтобы повелевать другими, начинать войны. Повязанные чем-то затхлым и очень тёмным друг с другом.

— Бросьте ваши инфернальные изыскания, Олег Николаевич, всё гораздо проще. И вы это знаете. Так как насчёт доктора?

— Доктора я вам не отдам, — твёрдо ответил Никонов.

— Вы не думали о том, что вы можете отсюда не выйти? — живой глаз Садальского поплыл в сторону, но явного раздражения он не выказывал. — Я же не обещал вам ничего, да если бы и обещал…

— А вы не думали о том, что я не зашёл бы в этот кабинет, если бы не обеспечил себе пути отхода? — устало вздохнул Никонов. — К моему телу медицинским лейкопластырем прикреплён пластид. Потому я и спросил у вашего гладиатора, — он снова указал на Эдика, — готов ли он умереть. Я — готов. А вы?

— Н-ну… Чего-то подобного, признаться, я ожидал. Лохи и непрофессионалы на входе за это ответят.

— Мне достаточно хлопнуть себя по груди, чтобы наша беседа продолжилась уже на другом уровне… если, конечно, нас там не разделят…

— Вы верите во всю эту ахинею? — искренне удивился Садальский, и по его лицу скользнули хоть какие-то эмоции.

Никонов помолчал, зачем-то пожал плечами, затем демонстративно сплюнул на пол, как будто ответить ему мешало что-то неприятное и грязное во рту, затем сказал:

— Верю.

Садальский разочарованно развёл руками.

— Жаль, такой человек, как вы, мог бы стать министром обороны или начальником разведки. Я всегда восхищался такими людьми. Нисколько не лукавлю.

— Ещё бы, — согласился Олег, — мы, так или иначе, умирали за интересы таких, как вы.

— Не без этого, — даже улыбнулся от откровенности Леонид Яковлевич. — А этот горец тоже с пластидом? Он тоже готов умереть? — Леонид Яковлевич снова глянул в бумаги перед собой. — Тимур Низамиевич Казиев… Состоял в бандформированиях… амнистирован… Как-то вы, Олег Николаевич, на одной полке с Тимуром Низамиевичем не смотритесь. Сколько кровушки ваши бойцы пролили, сражаясь с такими, как он? Вы в Сибири-то как, отсидеться хотели?

По лицу Тимура заходили желваки, верхняя губа дёргалась, он вот-вот готов был вскочить и броситься на Садальского. Никонов был спокоен.

— А виски ещё можно? — попросил вдруг Макар. — Грамм двести, как и в первый раз.

Фраза Макара сделала обстановку окончательно нелепой, но и разрядила её.

— Виски, — сказал Леонид Яковлевич, и длинноногая лань снова появилась из подсобки с подносом.

— Ой, спасибо, — склонился перед ней Макар, и тут же приложился к бокалу.

Пил, громко глотая, отчего Никонов даже поморщился, представив себе второй бокал крепкого напитка без закуски и такими дозами.

— С бесом намедни пил, теперь вот с антихристом, — широко улыбнулся Макар, поставив на стол пустой бокал.

— Я бы хотел побеседовать с доктором, — не обращая внимания на юродство Макара, сказал Никонову Садальский.

— Я ему передам. Если только он сам захочет.

— Более не задерживаю, — Леонид Яковлевич тут же демонстративно переключился на другие дела, опять склонившись над бумагами.

Никонов поднялся, следом за ним Тимур. Макар встал последним и, ёрничая, посетовал:

— А третью, по старому русскому обычаю, не поднесли.

Леонид Яковлевич оторвал-таки взгляд от бумаг.

— Может, вам бутылку с собой дать?

— Не откажусь.

Садальский щёлкнул пальцами, и девушка выплыла с непочатой бутылкой «Деварс».

— Ещё что-нибудь?

— Проводите нас до машины, — сказал Никонов тоном, не терпящим возражений.

Садальский дёрнул губами. Это была единственная мимика, которую он позволил себе на протяжении всего разговора.

— Вас не тронут, я обещаю.

— И всё же…

2

— Нет, ну как вот вас, китайцев, стало так много, вы что, сексом любите заниматься?

— А вы нет?

Эньлай пытался смотреть в окно и следить за улицей, но хромой мужичонка с прооперированной грыжей донимал его досужими разговорами. Серый день на улице сгущался в сумрак всё так же, без какого-либо видимого или ощутимого движения воздуха и света, точно загустевал, как коллоидная масса. Сложно было пробиваться взглядом к больничному чугунному забору, к деревьям в парке, которые больше походили на декорации в киношном павильоне.

— Нет, ну мы тоже, что называется, не прочь. Но вы-то — больше миллиарда настругали. Я вот работал в Восточной Сибири, дороги строил, потом наша компания разорилась, потому что пришли китайские компании и стали один тендер за другим выигрывать. Вишь ли, у них дешевле. Так мы и разорились.

— Разорились вы потому, что начальство ваше, скорее всего, воровало, а потому цену заламывало.

— Не без этого. Но всё же, можно же и своим… как это называется? А! Протекционизм устраивать.