Репетиция Апокалипсиса

И сейчас надо было что-то сказать этим людям, которые совсем недавно ни во что не верили, а теперь ждали доброго волшебника. Что им сказать? Что путь исцеления надо пройти, а чудо заслужить или дождаться, когда оно произойдёт по Замыслу Божию? А поймут ли?

— Дядя Пантелей! Я так по тебе скучал! — маленький Серёжа вдруг бросился навстречу к доктору, и растерянный Пантелей подхватил его на руки и крепко обнял.

— Я переживал за тебя. Лёша сказал, что ты пошёл к нехорошим людям, — шептал Серёжа.

— Всё хорошо, — только-то и смог ответить Пантелей.

Теперь, держа на руках ребёнка, которому делал операцию святой, Пантелей чувствовал себя увереннее.

— Я бы хотел всем помочь! — громко сказал Пантелей. — Мне кажется, я это и делаю… Если кто-то читал Евангелие, он помнит, что Спаситель говорил о детях. Он говорил: не запрещайте им приходить, ибо их есть Царство Небесное. Вера должна быть чистой, непосредственной, детской… Понимаете? — Он чуть приподнял мальчика: — Я не исцелил Серёжу, я его лечил, понимаете? Мы делали ему операцию. Простую, но нужную. Серёжа, расскажи всем, кто и как делал тебе операцию…

7

Всех мужчин, которые могли держать оружие в руках, Никонов расставил к окнам. Тимуру достался торец здания, выходящий окнами на новый недостроенный корпус больницы. С одной стороны, это был глухой тупик, с другой — Олег предупредил: «Если бы я готовил штурм, то отправил бы в недострой снайперов… Будь внимательнее». Напарником в это крыло вдруг напросился Михаил Давыдович, который сроду оружия в руках не держал.

— Макар с Никоновым совещаются, а мне очень надо не спать, — нерешительно объяснил профессор своё появление.

— А-а, ну не спи, — пожал плечами Тимур.

Он был явно не настроен беседовать с рыхлым интеллигентом и всем видом старался показать это.

— Понимаете, Тимур, если я засну, я могу проснуться другим человеком, — всё же пытался объяснить Михаил Давыдович.

— Все мы можем проснуться другими людьми, а можем вообще не проснуться, — сухо рассудил кавказец.

— Вам проще, вы на Кавказе сохранили дух, традиции…

— Какие дух?! Какие традиции?! Деньги — дух. Вот и всё. Деньги, понимаешь? Люди… — Тимур на минуту задумался, подбирая слова. — Короче, люди просто всё делали неправильно. Поэтому всё произошло. Думали, они умнее Всевышнего.

— Зря вы так о людях. Вот я прочитал у арабского суфиста Ибн аль-Араби, не у него, правда, самого, а у турецкого писателя Орхана Памука, который ссылается на его книгу «Печати мудрости». Но аль-Араби я тоже знаю. Так вот, он сказал: «Ангелы не могли постичь тайну создания Наместников, именуемых Людьми». Проще говоря, даже Ангелы не всё знают о людях.

— Профессор, я вообще мало знаю… Но и мне понятно, что даже люди себя не знают. Куда уж тут Ангелам. Ты что, тоже читал Коран?

— Нет, но я читал труды суфистов. Это исламские философы. Они проповедовали путь очищения. Там не было проповеди никакой войны, кроме войны со своим нафсом.

— Нафс?

— Это животная душа человека, которая толкает его вслед за страстями. Из-за нафса человек не может достичь хакика — просветлённого состояния. Не может узреть гайб.

— Дед мне что-то говорил об этом, — задумался Тимур.

— Постигший гайб — просветлённый человек, способный к истинному состраданию, прощению, милосердию…

— А! Вспомнил, дед говорил мне: Тимур, за всем, чем манит этот мир, не угонишься, просто потеряешь жизнь, лучше стать слабым мюридом, чем сильным мира сего.

— О! Да ваш дед был муршидом!

— Кем?

— Духовным наставником.

— Да, он учил… Он жил очень долго. Войну прошёл. Его уважали в селе. Очень уважали. За советом приходили. Но я был маленький, не всё понимал. Дед презрительно относился к деньгам, ненавидел роскошь, никому никогда не завидовал, не ссорился с христианами и говорил, что люди должны вернуться к земле, работать на земле, иначе они не смогут себя прокормить в последние времена.

— Вам повезло с дедом.

— Профессор, обращайся ко мне на «ты», мы же не на светской беседе.

— Ну да, ну да…

— Помню, дед иногда раскрывал газету, потом комкал её и говорил: джахилия.

— Грубость, дикость, невежество, служение материальному миру, — тут же перевёл профессор. — Видимо, ваш… твой дед, Тимур, считал, что нынешние времена близки по своей сущности ко временам доисламского периода. Христиане называют это апостасией. Временем, когда многие отходят от веры.

— Надо было слушать деда, — сам себе сказал Тимур, безотрывно глядя в окно. — А я хотел сначала машину, потом дом, большой дом на берегу моря, и чтобы меня все уважали.

Михаил Давыдович только вздохнул в ответ.

— Я тоже хотел, чтобы меня уважали. Потому вроде, с одной стороны, хвалил добро, с другой — оправдывал зло.

— С такой башкой, как у тебя, как можно ошибаться? — простовато удивился Тимур.

— Количество информации не есть знание, — грустно ответил профессор. — Как говорит Макар: человеческая мудрость очень часто, перерождаясь качественно, превращается в банальную хитрость.

— Э-э-э… — протянул Тимур, — скажи проще: иной мудрец простой хитрец.

— Гениально, — оценил упрощение формулы профессор.