Репортажи с переднего края

Солдат разговаривал со мной мягко, весело на исковерканном немецком, куда он вставлял непонятные мне финские слова. Он рассказал мне, что те искусственные острова, когда смотришь на них вблизи, действительно напоминают черепах. При малейшем звуке они поднимают головы из-под слоя льда и оглядывают все вокруг зоркими глазами прожекторов, яростными очередями пулеметного огня сметают все живое с замерзшей поверхности моря. Он рассказал мне и о том, что русские моряки храбры, но «чересчур озабочены техническими деталями». (Вероятно, он имел в виду, что им мешает их техническая специализация. Тот финский солдат был рабочим, и у него вызывали естественный интерес вопросы технического порядка, такие, как то, что и ему самому мешает профессия рабочего, в то время как он вынужден выполнять совсем не свойственные для нее задачи.) Они идут по льду, по безграничному ледяному пространству, так, как будто все еще находятся на стальной палубе линкора. Кажется, что их больше заботит то, как бы не помешать действиям своих орудий и всей сложной корабельной автоматики. Они слишком слились со своим кораблем, чтобы овладеть войной дозорных отрядов на морской поверхности. Такая война предполагает максимум личной инициативы. Это не только война движения в полном смысле этого слова, война маневров, но и война, требующая максимального умения работать в команде.

Солдат, с которым я беседовал, был молодым человеком примерно тридцати лет. До войны он работал на целлюлозной фабрике в городе Хямеанлинна, во внутренней части страны на юге Финляндии. (Я обнаружил в его речи, жестах, в спокойном, суровом выражении лица, честном, прямом взгляде то особое качество, что характеризует всех финнов, к какому бы классу общества они ни принадлежали: качество, отражающее блестящие традиции самоуправления, социальной организации и технического прогресса.) Когда он говорил о рабочих и солдатах в СССР, его голос дрожал от той ярости, жалости зрелого мужчины, будто он презирал своих противников за то, что те провозгласили себя коммунистами, за то, что слепо приняли доктрины Маркса и Ленина и в то же время не сумели правильно оценить все преимущества, которые завоевал для себя финский народ путем совершенствования своей общественной организации.

– Финляндия, – говорил он, – это не народ капиталистов. Это нация рабочих.

Как всегда, для него, как и для любого финского рабочего, проблема заключалась в сознании, в общественном сознании. И когда я говорил с тем солдатом в «Лоттале» в Териоки, я впервые осознал, в чем причина войны Финляндии против СССР: в сознании ее народа, что они борются за то, чтобы не только защитить свою национальную территорию[74], но и достижения своего общества, организацию труда, достоинство и свободу рабочих[75].

Чуть позже мы вышли из домика и начали прогуливаться вдоль берега. Через несколько сот метров за заграждениями из колючей проволоки произошло еще одно ночное столкновение дозоров. Мы отправились к месту схватки, осторожно прокладывая себе дорогу между деревянными колышками, обозначавшими границы минных полей. На льду беспорядочно лежали оружие, сломанные лыжи, шапки, капюшоны и меховые рукавицы – все, что осталось от двадцати матросов из Кронштадта[76], которые, может быть, заблудились во время непогоды, или, возможно, обманулись в надежде захватить врасплох финских часовых. Я поднял шапку русского моряка с двумя синими лентами, свисающими сзади. Лента, с названием корабля, была снята, несомненно, самим матросом перед тем, как отправиться в патрулирование. Какую грусть вызывали эти жалкие останки, найденные на замерзшей поверхности моря. Они были похожи на останки потерпевшего крушение в арктической экспедиции корабля, выброшенные через много лет на покрытый льдом полярный берег: неожиданные трагические свидетели катастрофы, случившейся много лет назад.

Когда мы шли обратно, пошел снег. Вскоре пейзаж вокруг потемнел. В мягком свете, отраженном от снега, были отчетливо видны, будто под увеличительным стеклом, малейшие детали, самые мелкие предметы, даже царапины на снегу. (Потерянный ботинок, сломанная лыжа, коробок спичек с серпом и молотом на этикетке, отпечаток лапландской обуви, скомканный бинт, почерневший от крови (видимо, рана была получена при пересечении колючей проволоки). А на берегу у своего оружия – пулеметчик, куривший с видимым удовольствием с полуоткрытыми глазами, оскаленными зубами и перекошенным ртом.) Обгоняя нас по дороге, нам с улыбкой приветственно махали руками солдаты подразделения лыжников sissit. Через залив доносился приглушенный грохот тяжелых морских орудий Кронштадта. Постепенно темп обстрела нарастал, а звук разрывов становился все ближе. Теперь снаряды начали падать то там, то здесь, в лесу, что лежал вокруг Териоки. Воздух трепетал, а голоса орудий из Кронштадта как будто произносили секретные, таинственные слова, пытаясь сообщить нам что-то свое, бесконечно нежное и чистое.

Глава 25 Кровь рабочих

Белоостров, апрель