Репортажи с переднего края

Я подошел поближе к тем двум деревьям. «Падшие ангелы» были слишком далеко от поверхности земли, чтобы я мог потрогать их. Один из них сжимал в руке что-то блестящее. Это был револьвер, знаменитый, сделанный в России наган. Повсюду вокруг в снегу лежали коробочки с патронами. Солдаты рассказали мне, что, спускаясь с неба, этот человек непрерывно стрелял, одновременно издавая пронзительные крики. На верхушках двух елей два белых купола парашютов обнимали большие ветки, как два огромных мертвых крыла. В нескольких шагах от меня по снегу прыгала белка, не забывая наблюдать за мной своими маленькими блестящими глазами. Над вершинами елей с карканьем летали вороны; иногда я слышал, как они с громкими криками устремлялись к земле. Повсюду вокруг царила суровая тишина, холодная и прозрачная, как стеклянная глыба. В это время солдаты прислонили лестницы к двум деревьям и уже начали карабкаться по ним вверх. (Печальная, вызывающая жалость картина «снятия с креста».)

По мере того как я подходил к берегу реки Вуоксы, признаки присутствия людей в этом огромном невозмутимом, спокойном лесу становились все более явными и частыми. Я увидел следы яростного сражения, разгоревшегося много месяцев назад среди этих безграничных масс деревьев: сломанные винтовки, брошенные пулеметы, стальные шлемы, советские шапки-ушанки, похожие на татарские, финские шапки из серебристо-серой овечьей шерсти, патронные ящики и обоймы, мотки колючей проволоки, – все атрибуты войны, жалкие и одновременно величественные. Я продолжал идти через лес через все это, пока не вышел к реке. Здесь лес будто бы испытал замешательство и чувство раскаяния: он послушно позволил разделить себя рекой, протекавшей через низину с пологими берегами. Но на дальнем берегу все началось сначала, и лес стал даже еще более плотным, более суровым и жестоким, чем прежде. Вдалеке я слышал перестук пулеметов, резкий треск винтовок, глухой грохот взрывов посреди деревьев. А в конце этой панорамы звуков и цветов через просеку в лесу я сумел разглядеть какой-то синий отблеск, похожий на сияние небесного моря. Это Ладожское озеро, огромные, скованные льдом просторы.

Несмотря на то что Ленинград находился всего в нескольких километрах отсюда, создавалось впечатление, что в этих лесах война потеряла свой политический и социологический характер. Здесь больше не довлела суровая советская «индустриальная этика». Она сменилась чем-то более суровым, даже диким: примитивной жестокостью природы и человека. Здесь война стала более простой, более конкретной, а значит, приобрела более жестокие черты, без подтекста идеологии и морали. Это – война, принявшая абсолютные формы; она стала в полной мере материальной, перешла на уровень инстинктов, где нет места жалости.

Советские части, оборонявшиеся на этом участке фронта, в отличие от района Александровки и Белоострова, не состояли из бригад рабочего ополчения. Это части, прибывшие с севера России, из тайги Сибири, солдаты с Урала, люди, которые родились и выросли в лесах. И противостоящие им финские солдаты также родились и были вскормлены в лесах – лесники, крестьяне и пастухи. Все они, и финны, и русские, являются самыми простодушными и доверчивыми представителями рода человеческого.