Репутация плохой девочки

Я следую за ней к бильярдному столу, где мы выигрываем по партии и объявляем ничью. Оттуда отправляемся в бар на набережной, где Трина выпивает такое количество шотов и пива, которое запросто убило бы мужчину вдвое крупнее нее.

На самом деле это облегчение. Вкус прежней жизни, но без пьяных отключек. И просто невероятно, какие вещи начинаешь замечать, когда не напиваешься. Например, парня, который приставал к Трине во втором баре. Она думала, ему двадцать пять, но на самом деле ему за сорок, он загорел с помощью спрея, обкололся ботоксом и светил полосой загара от снятого обручального кольца. Тем не менее Трина была не прочь пропустить пару стаканчиков, а затем подтолкнула его к караоке-микрофону, чтобы тот рассказал пару шуток, будто он ее личный придворный шут. Мне было бы жаль этого чувака, если бы я не была уверена, что где-то дома у него есть ребенок, чей фонд на обучение в колледже станет немного меньше после этого кризиса среднего возраста.

– Ему не было сорока, – настаивает она слишком громко, когда я сообщаю ей об этом, пока мы бредем по набережной в поисках нашего следующего пункта назначения. – Это все из-за освещения!

– Детка, у него были седые волосы на груди.

Трина вздрагивает, дрожь отвращения пронизывает ее тело. Она издает сухой рвотный звук, в то время как я добродушно смеюсь.

– Нет, – стонет она.

– Да, – подтверждаю я между смешками.

– Ну, а ты где была? В следующий раз говори, подавай какие-нибудь сигналы руками или типа того.

– Как на языке жестов обозначаются отвисшие яички?

Теперь мы обе бьемся в истерике.

Набережная ночью – это сплошная полоса огней и музыки. Магазины с неоновыми вывесками и яркими витринами. Люди вываливаются из баров под одинаковые саундтреки, смешивающиеся во влажном соленом воздухе. Рестораны во внутреннем дворике ломятся от туристов и лавочки – от сувениров. Примерно через каждые десять шагов какой-нибудь молодой парень кричит о двух напитках по цене одного или бесплатных каверах.

– Живая музыка, – говорит один из них, протягивая руку, чтобы вручить Трине бледно-зеленый флаер музыкального заведения за углом. – Никаких каверов до полуночи.

– Ты играешь в группе? – В ее глазах вспыхивает интерес.

У Трины есть такая манера. Ее кокетство иногда внушает страх. Впадает в истерику, когда немного выпьет. А уж когда выпьет лишнего, то мало чем отличается от зажженной, но не разорвавшейся петарды. И ты просто стоишь там. Ожидаешь. Наблюдаешь. Уверенная, что в тот момент, когда попытаешься вмешаться, она взорвется и опалит тебе пальцы и брови.

– Ну да, – отвечает он, пряча свои опасения за настороженной улыбкой. Некоторым парням нравятся горячие и пугающие девушки, а у некоторых есть чувство самосохранения. – Я играю на басу.

Он симпатичный, в стиле панк-рокера с канала Disney. Ребенок, выросший с родителями, которые поощряли его творческие начинания и ставили тарелку со свежеиспеченным печеньем, пока он делал домашнее задание. Мне никогда не понять детей, выросших в благополучной семье.

– Оу. – Плотоядная ухмылка Трины превращается в гримасу. – Ну, никто не идеален.

Тем не менее мы принимаем приглашение, хотя бы потому, что это ближайший туалет, в который можно попасть, заранее ничего не покупая. Мы с Триной вместе стоим в очереди в темном коридоре, увешанном концертными фотографиями в рамках и граффити. Здесь пахнет дешевым ликером, плесенью и потом, смешанным с духами.

– Ты ведь понимаешь, что, вероятно, сглазила этого беднягу, верно? – спрашиваю я.

– Ой, прошу тебя.

– Серьезно. Ты только что навлекла на него на десять лет вперед проклятье неудачника. А вдруг предполагалось, что он станет следующим величайшим американским басистом? Теперь он закончит тем, что будет пылесосить плинтуса на автомойке.

– Миру нужны басисты, – возражает Трина. – Но я не могу нести ответственность за их неуместные представления о сексуальности.

– Пол Маккартни играл на басу.

– Это все равно что сказать, что Санту можно трахнуть. Это гадко, Джен.

Несколько потрепанных и хохочущих женщин, спотыкаясь, выходят из одиночного туалета. Наша с Триной очередь. Она брызгает водой себе на лицо, пока я справляю нужду.

После того как мы обе заканчиваем и моем руки, Трина достает из своей сумочки маленькую пудреницу. В ней небольшой пакетик с белым порошком.

– Хочешь? – она протягивает мне пудреницу.

– Нет, спасибо.

Я много курила и пила. Время от времени баловалась кислотой. Но меня никогда не прельщали более тяжелые вещи.

– Ой, да ладно. – Трина пытается всучить ее мне. – Я ничего не говорила весь вечер, но твоя трезвость начинает раздражать.

Я пожимаю плечами.

– Кажется, тебе хватает за нас обеих.

Большие глаза с увеличившимися зрачками умоляюще смотрят на меня.

– Всего один разочек. Тогда я заткнусь.

– Но кто тогда помешает тебе пойти домой с каким-нибудь продавцом автомобилей средних лет?

– Ты верно подметила, Уэст.

Отступив, она захлопывает пудреницу и кладет ее в сумочку.

Каждому свое. У всех нас есть свои способы преодоления трудностей, и я не в том положении, чтобы винить кого-либо за их недостатки. Просто это не в моем стиле.