Решала

Как видите, эти два года прошли без особых приключений. На самом деле вскоре мы с Настей были даже рады сбежать из Геленджика. Дом наш не в центре, но бывало, рядом ложились авиабомбы. Дом трижды был отремонтирован, один раз капитально, а уж сколько раз стекла в окнах меняли…

Но это всё пережить можно, а вот склоки Раисы с мужем – то ещё развлечение. Я решил этот дом Раисе подарить, а нам купить новый, побольше, в другом месте, тем более бомбёжек давно не было. Стройка в городе неспешно, но шла, подобрать что-нибудь для покупки, в принципе, можно. Или купить землю и самим начать строить.

Мы уже собрали урожай. Погреб я восстановил, спуск в него был из сарая. Есть пять кур с петухом на развод да корова, которую мы гоняем то в Геленджик, то обратно. Старая уже бурёнка, нужно новую. Телёнок есть, но это бычок, на мясо. Да и того председатель уже описал, и полтуши придётся сдать государству.

Через неделю мы едем обратно в Геленджик. Матушка разрывалась: и хозяйство оставлять нельзя, пограбят же всё, замки не остановят, соседи за всем не присмотрят, и нас одних на год бросать не хочет. Я пообещал на крышке погреба мину поставить: сунутся – только ручки-ножки полетят. Раньше бы она меня послала, а тут обещала подумать. Вот как желание сохранить урожай меняет людей.

Да, половина урожая, даже чуть больше, тоже государству уходит. Мы уже сдали, председатель настаивал. Хорошо, что матушку этой должности лишили: проклятия ему в спину так и летели. Мы вот молча сдали, не возражали. Как ни крути, а такая помощь нашей армии нужна, и пока война не закончится, все тылы на нас.

Вот если это продолжится и после войны, в спину не только проклятия полетят, но и вилы. Среди таких копейщиков и я буду. Одно дело – вот так помогать, это правильно и честно, другое – после войны, когда хозяйства уже восстановлены, сами всё производят и выводят, а грабёж (это уже так можно назвать) остаётся. Тут вообще тонкая граница, но таково моё мнение.

Уезжаем мы двадцать четвёртого августа: хватит времени вернуться и подготовиться к новому учебному году. И вот за неделю до отъезда на наше подворье зашёл председатель, да не один, а с сотрудником милиции. Не нашим. Кажется, это новый участковый из соседней станицы.

Я в последние дни занимался плетнём: уже заготовил материал, проредив немало кустарников и ивы на берегу Кубани (не я один такой), а сейчас вкапывал столбики и плёл плетень. Со стороны улицы уже закончил, осталось навесить калитку и сделать ворота. Потом я вкопал столбики со стороны соседнего подворья, и, начав плести плетень, уже поднял его на полметра.

Гости вошли во двор через проём, оставленный для ворот, прошли мимо танка, катки которого Настя красила чёрной краской (белой потом по ободкам пройдётся), и, не спрашивая разрешения, нагло сели за стол. Стол и две лавки с длинных сторон стола стояли пока под открытом небом: навес над ними я сделать не успел, только две опоры вкопал.

Матери не было, она находилась в поле со своей бригадой, и председатель не мог об этом не знать. Значит, припёрлись они конкретно ко мне. Не нравится мне это.

– Ой, хозяева, может, чаем угостите? – подал голос председатель, устроившись за столом.

– Настя, закрой банку и иди погуляй, – велел я.

Настя сунула кисточку в горшок с водой, банку закрыла и быстро убежала, купаться с другими девчатами. Шума от них столько, что и здесь слышно. Я за неё не волновался, она плавает, как рыба, сам её в Чёрном море учил. К тому же на берегу обязательно дежурит кто-нибудь из взрослых, старушки или деды, которые, если что, крик поднимут.

Кстати, по деду, как-то к слову пришлось. Наш дед пропал. Он нас до Краснодара довёл, когда я от ран без сознания был, и на коне рванул к родной станице. Уже после того как освободили Кубань, мы с помощью писем связались с родственниками, многие из которых выжили, и узнали от них, что дед в станице так и не появлялся. Видимо, сгинул в пути, может, на коня кто позарился. Пока числится пропавшим без вести.

В прошлом году летом я хотел отправиться на поиски, чтобы хотя бы узнать, где захоронили, а то мало ли где непогребённый лежит. Так не пустили. Мать костьми легла, давила на все слабые места и не пустила. После войны искать будем.

В станице все знали, что чай у меня хорош, я даже чуть приторговывал им, но только для хороших знакомых, в число которых председатель не входил. И попробовать мой чай он мог только вот так, ввалившись ко мне незваным гостем. У нас в станице правило: гость пришёл – хоть чаем да угости.

У стола был очаг – тренога с железными прутьями. Угли горячие, так что засыпаешь их в стоящий на столе самовар – и в любое время можно попить горячий чай. Как раз недавно сам пил.

Я взял гостевые кружки (у нас только попробуй хозяйскую взять, Настину, мою или мамину – влетит от хозяев) и налил в них чай из заварочного чайника. Пододвинул и блюдо с баранками, которые мама отлично пекла на противне.

Гости выпили чай молча. Когда они отставили стаканы, председатель сказал: