Решала

Матушка уехала, а мы с Настей, закончив учебный год, за ней следом. Мне было одиннадцать, Насте восемь, первый класс закончила. К сентябрю мы с Настей вернёмся продолжать обучение: в станице школы пока нет. Хорошо, что в городе в средней школе десять классов, отучусь последний учебный год и закончу эту каторгу.

Жили мы в палатке на том участке, где раньше стоял наш дом. Огород вскопали, посадили, часть фруктовых деревьев подлечили, часть я саженцами привёз. Колодец почистил, сруб новый поставил. Своё хозяйство налаживали.

К сорок четвёртому от прошлой станицы едва половина вернулась, но постепенно она оживала. Председатель договорился, и нам выделили материалы и рабочих. Шесть десятков пленных немцев с отделением охраны строили в станице школу (общую, где будет и начальная, и средняя), здания колхоза и будущий конезавод.

Я за лето отстроил только туалет, крепкий сарай и коровник: корова-то с нами была. Но до дома руки не дошли, батя вернётся, пусть строит. Соседи помогали, и я им тоже, машиной или трактором. Да и председатель порой то одну единицу техники просил, то другую, и я не отказывал: он неплох был.

А вот когда он машину заиграл, как и не было, я больше ничего ему не давал. И бензин не выдавал, а то он привык бочками у меня брать. В последнее время даже спасибо не говорил, привык к халяве, обнаглел. А когда я его послал, угрожать начал: мол, откуда у меня это всё? ворованное? Так что к концу лета сорок четвёртого мы находились в состоянии холодной войны.

Мы решили, что пока в Геленджике будем жить, а сюда возвращаться на сезонную работу. И зачем матушка согласилась вернуться? У меня вот особого желания не было.

А всё битое железо постепенно вывозили на переплавку. Свой танк я отстоял, сказал, памятник сделаю. Краном вернул на место башню, долго зачищал броню и заново её красил: вернул цвет хаки и красную звезду на башню. Вернул танку и имя – «Беспощадный». Пока танк стоял у нас на подворье, я его трактором туда отбуксировал. Многие станичники приходили, гладили броню.

Где бы сделать постамент и установить его в качестве памятника? Может, новой школе подарить? Её как раз хотели моим именем назвать. Правда, я возмущался – называют после смерти, а я ещё живой, – но как-то не слушали.

Вот такая жизнь была у нас в станице. Хотя и без этого есть что рассказать. Батя в порядке, служит, осенью сорок второго их дивизион перекинули под Сталинград, он участвовал в боях за город. Сейчас (а стоял август) он где-то в Польше, и уже сержант.

Георгия ранило осенью сорок второго: их аэродром бомбили, и осколок прилетел ему в бок. Хорошо, что на излёте поймал, но несколько рёбер поломало, и брат три месяца пролежал в госпитале. После госпиталя подал заявление на обучение на командира и поступил в школу младших лейтенантов. Закончил за три месяца и командует взводом аэродромной охраны. И у брата, и у отца есть награды.

Раиса сейчас у нас дома, в Геленджике. Залетела от своего корреспондента, а он её бросил: типа «извини, это не любовь, а страсть, мне твои сиськи понравились». Приехала к нам домой, а там Айболит, три дня как привезли. Весь израненный и парализованный, неходячий, военный инвалид. Раису он простил, не разбежались. Летом сорок третьего она родила сынишку, сейчас работает санитаркой в госпитале.

Осенью сорок второго, когда шли страшные бои за Кавказ, меня довольно длинным наземным маршрутом, в обход зоны боевых действий, вывезли в Москву, где и наградили орденом Ленина. Героя, видимо, не заработал. Орден третьей серии, без колодки, как и «Красная Звезда», на болт прикручивался. Ездили с матерью, выступавшей моим представителем. Поблагодарили маму героического сына и тем же путём вернули нас обратно. Не любят там казачество.

Вот так я и жил. Учился и помогал землякам. Голодно было переживать зиму сорок третьего. Да, здесь работали рыбаки на лодках, некоторые старики и молодёжь шли к ним подработать, но всё равно было голодно. Так что за ту зиму у меня почти тридцать тонн припасов ушло. Матери выдавал, а она распределяла. Власти, которые халяву мигом чуют, решили было наложить лапу, но я костьми лёг, и ничего не ушло мимо. Пусть учатся сами добывать.

А летом сорок третьего, когда место в Хранилище подосвободилось, я всё же слетал в немецкий тыл, где с железнодорожной платформы увёл новенький «тигр», а остальные девять взорвал. Поискав по немецким тылам, нашёл знакомый танк с башней-гайкой. Это была наша «тридцатьчетвёрка», попавшая в руки к немцам во время Курской битвы. Они её уже перекрасить успели и свои тактические знаки намалевать. Перекрашивать не буду, так оставлю, на память.

Там же я взял и запас снарядов к обоим танкам. А так как место ещё оставалось, приметив у немцев автокран, забрал и его. Это был наш «Январец», кран с решётчатой стрелой на базе ЗИС-6, во вполне неплохом состоянии. Впрочем, сейчас крана в Хранилище уже не было: именно его председатель, взяв на недельку, не вернул. Скотина. Я найду, чем возместить эту технику, просто с председателя и с колхоза пока ничего не возьмёшь: бедно всё.