Решала

Тех мотоциклистов, что двигались в первых рядах, я частично уничтожил, другие успели разбежаться. А сейчас я рванул назад в станицу и увидел, как шесть немецких мотоциклистов сгоняют людей. Видимо, они объехали станицу по параллельной дороге. Появившись на окраине села, я прицельно выстрелил и рванул к мотоциклистам.

Первый снаряд разорвался между двух тяжёлых «цундапов», отчего один загорелся. Немцы залегли, станичники тоже расползались, на дороге остался разбросанный скарб. Подлетев к немцам, я работал пулемётами. Убедившись, что опасности больше нет, старики и часть девок побойчее подбирались к телам немцев и собирали оружие. Один из стариков деловито снимал с коляски пулемёт.

А я погнал обратно. Я уже выбил из колонны все восемь танков и двенадцать бронетранспортёров плюс три десятка грузовиков, часть с пушками, и уничтожил около трёхсот немецких солдат. Самым опасным из того, что ещё оставалось на дороге, в составе немецкой колонны, были семь самоходок. Но мои снаряды в лоб самоходки не брали, хотя три из них я обездвижил, повредив гусеницы. Сейчас я стал бить именно по самоходкам.

Немцы уже и не думали брать станицу, по ней продолжали бить гаубицы, выжившие отходили, а самоходки их прикрывали. Мне удалось обездвижить и остальные, я хотел было обойти их, поразить в борта и сжечь, но, подумав, снова рванул обратно к станичникам. До заката, когда на поля упадёт темнота, оставался ещё целый час.

Несколько танков, видимо, по той же параллельной дороге обошли станицу. Среди них было три средних, две «четвёрки» и «тройка», а также пять чехов. Сначала я поджёг двух чехов и одного подбил, потом красиво полыхнула «тройка»: огонь рванул из всех люков.

В этот момент и меня достали. Мы сошлись почти лоб в лоб, и мне сбили гусеницу: я поворачивал, и она, сбившись в ком, осталась за кормой. Танк замер, развернувшись правым бортом к немцам. Я торопливо начал разворачивать башню в их сторону, и тут первый снаряд рванул на броне, пробив её. Двигатель замолк и зачадил, появилось пламя. Последовали ещё два пробития.

Я же продолжал бить по немцам. Поджёг обе «четвёрки», у одной из них от детонации снесло башню. Бил и по чехам. Спину припекало, жгло страшно, огонь из двигательного отсека вырывался в боевой. Добив последний танк, я открыл крышку люка и, с трудом ухватившись за его край и обломок антенны, выбрался, сполз по борту и стал кататься спиной по траве, стараясь сбить пламя. Сухая трава вокруг тоже горела, и пламя шло на станицу, повинуясь ветру, дувшему в ту сторону.

Немцы, из уцелевших танкистов, стали стрелять по мне из пистолетов. Я скинул на спину сбившийся на глаза шлемофон, достал из Хранилища ППД и открыл ответный огонь. На спине тлели лохмотья рубахи, там наверняка ожоги, но терпеть можно.

Отстреливаясь, я стал отходить подальше от своего танка: там полбоекомплекта, рванёт – мало не покажется. И в этот момент меня словно ударили палкой по ноге ниже колена. Падая, я срезал подстрелившего меня немца. Остальных добивали из трофеев старики.

Я ещё попытался встать, но рука подломилась, я ткнулся лицом в траву и остался лежать. А жаль, я хотел отбежать, достать второй танк и продолжить. Отлично ведь получалось, мне понравилось. Если бы не эта бронегруппа (даже удивительно, что без пехоты), я бы эту колонну и самоходки добил.

Похоже, я надышался гарью в танке, там дыма от сгоревшего пороха хватало, вентиляция работала, но не справлялась. Потом ожоги, вполне мог быть боевой шок, да и огнестрельное ранение. В общем, меня вырубило. Девять лет, организм слабый. Пси-силу я экономил для телекинеза, поэтому не усиливал тело, а то шансов у немецких танкистов не было бы никаких.

Очнулся я, лёжа на боку. Спину припекало. Чую, там что-то вроде влажной повязки. Глянул Взором – ну, так и есть. Спина, плечи, шея, часть рук – всё это хорошо от огня пострадало. Не просто опалило, я горел. Ничего, восстановлю, лишь косметические шрамы оставлю.

Я открыл глаза, поиграл ими туда-сюда. Чувствовал я себя чуть хуже среднего, тело явно отлежал, слабость заметная, но жив, и это хорошо. А раз лечат, значит, у своих, не у немцев – тоже отлично. Палата (а это явно больница или госпиталь) была одноместной. В ней стояли моя койка, стул, тумбочка, а на ней – полевые цветы в вазе. У окна – стол со стулом. Неплохо.

Дверь толкнули, видимо ногой, и в палату вошла Раиса с тазиком в руках. Заметив, что я очнулся, она чуть не уронила тазик, но быстро подошла и поставила его на стол. Меня сначала осторожно расцеловали, а потом осмотрели.

– Ты очнулся! Это хорошо.

– Долго я так?

– Двенадцать дней.

– Сколько? – Я был искренне удивлён. Видимо, организм дал сбой, и вот – двенадцать дней в беспамятстве.

– Ага. Мы сейчас в Геленджике, в госпитале, это ожоговый центр. С мамой по очереди дежурим у твоей кровати. Сейчас моя очередь, она ночью будет сидеть.

– Живёте в нашем доме?

– Да. Пить хочешь?

– Очень. И есть.