Решение

Криницын с подавленным вздохом вышел из кабинета, как человек, не знающий, что его ждет: возобновление ли "бенефиса" (примеры бывали) или помилование. Осторожно ступая, вошел он за ширмы и хотя только что у себя в кабинете храбрился, считая свою вину не очень тяжкой, - здесь, перед Вавочкой, благоразумно имел покорный вид кающегося преступника.

Вавочка, хорошо выспавшаяся в течение дня, умытая и надушенная, успевшая, при помощи маленького зеркала, основательно познакомиться с наружным видом своего посвежевшего, после сна, лица и с эффектом распущенных черных волос, ниспадавших по белому фону капота, - лежала, полуосвещенная мягким светом фонарика, на убранной кровати, полузакрыв глаза, с томным видом оправляющейся от тяжкого недуга женщины.

Борис Николаевич осторожно взял ее руку, поднес к своим губам и нежно и продолжительно поцеловал, как бы испрашивая этим поцелуем помилование. Варвара Александровна, видимо, перестала считать мужа прокаженным, потому что не только не отняла руки, но даже в ответ слабо, как немощная женщина, пожала руку Бориса Николаевича, печально вздохнула и, словно вспомнив что-то тяжелое, заплакала... Слезы тихо струились из ее глаз, но это были слезы покорной, несчастной женщины и умилили Бориса Николаевича.

- Вавочка... милая... - прошептал он дрогнувшим, взволнованным голосом.

И он опустился на колени (коврик перед постелью был мягкий и пушистый) и стал нежно гладить ее голову. И Вавочка закрыла глаза своими длинными ресницами, из-под которых сочились слезы.

Прошла минута трогательного молчания с обеих сторон. Борис Николаевич приободрился, чувствуя, что возобновления бенефиса не предвидится и что помилование близко, а следовательно в доме кончится так называемое "военное положение", когда все ходят мрачные, и дети снова могут шумно и весело играть без страха обеспокоить больную маму.

И ввиду этого Борис Николаевич с особенной нежностью несколько раз поцеловал благоухающую Вавочкину щеку и при этом нечаянно даже попробовал вкус слезы, но, впрочем, не нашел его особенно приятным.

Наконец Варвара Александровна открыла глаза, увлаженные слезами, и, утирая их, тихим, совсем тихим и слабым голосом, точно слабость и горе не позволяли ей говорить громко, - спросила:

- Ты не обманываешь меня, Борис? Ты в самом деле меня любишь?

Этот вопрос был обыкновенно первым верным признаком помилования человека, которому задавались "бенефисы", и Борис Николаевич поспешил ответить самым искренним и горячим тоном, не допускающим ни малейшего сомнения:

- О, Вавочка...

И так как продолжать стоять на коленях, хотя бы и на мягком коврике, не совсем было удобно для сорокадвухлетнего человека, да, по-видимому, и не представляло больше надобности, то Борис Николаевич пересел в низенькое креслецо и приятно потянулся.

- А та... Анна Петровна... - произнесла, как бы с трудом выговаривая это имя, Варвара Александровна с болезненно-презрительной гримасой и вперила испытующий долгий взгляд на мужа.

Борис Николаевич только брезгливо пожал плечами, словно бы говоря, что Анна Петровна для него ровно ничего не значит.

- Что между вами было... Признайся, Борис... Ведь было? Ты с ней часто встречаешься... Она тебе нравится?

- Вавочка!.. Да мы с ней всего-то раз или два виделись... И за кого ты меня принимаешь?.. Кажется, у меня вкус есть... Анна Петровна!? Нравится!?

И Борис Николаевич даже рассмеялся и стал горячо говорить, что Анна Петровна, пожалуй, и смазливая бабенка, но нисколько неинтересная, и с такой беспощадной критикой стал разбирать и ее нос, и глаза, и шею, и глупость, что если б Анна Петровна могла это слышать, то, вероятно, назвала бы Бориса Николаевича порядочным лицемером и трусом, готовым из-за спасения своей шкуры позорить ту самую хорошенькую блондинку, бойкую, остроумную и веселую, которой он еще вчера расточал комплименты.

Варвара Александровна опять испытующе посмотрела на мужа. Но он, помня еще хорошо утреннюю сцену и зная возможность перехода Вавочки из состояния томной грусти в состояние бешеной ярости, с блистательным бесстыдством выдержал испытание.

- И ты не целовал ее рук?.. Ведь она рада случаю. Признайся, целовал?..

"Нашла дурака!" - подумал Борис Николаевич.

И, чувствуя, что помилование его в шляпе, он не без шутливости заметил:

- Благодарю покорно, Вавочка... Стану я целовать ее скверные пухлые руки! - прибавил он не без брезгливости.

- Поклянись! - торжественно произнесла Варвара Александровна, вообще имевшая слабость к разного рода клятвам.

За этим дело не стало, и Борис Николаевич весьма охотно поклялся, предпочитая дать десять ложных клятв, чем иметь одну сцену, подобную утренней.

- Я бы удивилась, Борис, если б тебе могла понравиться "такая" женщина, - несколько оживленнее проговорила Вавочка.

- Еще бы не удивиться!

- Но как же она смела дразнить тебя... Говорить вздор, что я тебя никуда не отпускаю...

- Дура, потому и говорит! - коротко обрезал Борис Николаевич.