Решения, принятые после полуночи

Поэтому я прислонилась спиной к барной стойке и наблюдала за ним. У меня едва ли хватало смелости заговорить с мальчиками до Оуэна, не говоря уже о том, чтобы открыто показать им, что они мне интересны. Но то, что случилось с Оуэном, заставило меня перестать заботиться о том, что подумают другие люди после этого. Я не знала, как это объяснить, кроме того, что боль была такой сильной, такой невыносимой, что все остальные эмоции, такие как смущение, беспокойство о мнении других людей и беспокойство, исчезли.

— Ну, хорошо, тогда он может вызвать ремонтника.

Уилл плюхнулся на ближайший барный стул, такой же усталый и измученный, как и я. Может быть, даже больше.

— В любом случае, что такое с бокалами? — спросила я тише, не желая, чтобы Чарли услышал.

Уилл посмотрел на главный этаж своего бара, его взгляд переходил от одного столика к другому, затем на улицу, где проехала машина, затем на секунду вернулся ко мне, прежде чем найти другое место для взгляда.

— Я уверен, что, как и большинство людей, ты думаешь, что раз Чарли, Элиза и я открыли бар в честь нашего отца, он, должно быть, был хорошим парнем.

Я не ожидала, что он это скажет. Честно говоря, он, вероятно, не смог бы сказать много такого, что удивило бы меня сегодня вечером. Но это определенно имело значение.

— Я не понимаю, — просто сказала я.

Он рассмеялся.

— Я тоже. Правда в том, что мой отец был грубым. Это действительно так. Не говорю, что нам никогда не было хорошо вместе или что-то в этом роде, но у него просто была эта порочная, мерзкая сторона, которая выходила наружу и уничтожала тебя. Я думаю, он мог быть очень веселым. В детстве он часто брал нас с собой на рыбалку. Или на охоту. Лиза ему нравилась больше всех, так что она, вероятно, видела его более мягкую сторону больше, чем остальные из нас. Но у нас, мягко говоря, не было идиллического детства.

— Уилл, мне так жаль.

Он встретился со мной взглядом, грустная улыбка сменила сексуальную, что была раньше.

— Мало у кого бывает прекрасное детство, Лола. Большинство из нас травмированы, испорчены и шокированы тем, что мы вынуждены видеть или испытывать. Дело было не в том, что мой отец не пытался быть хорошим отцом. Я уверен, что он сделал все, что мог. Но его отец был еще хуже его. И все, что он умел делать — это быть лучше своего собственного отца.

Он пожал плечами, и в этом единственном жесте было столько боли и печали, что мне потребовалось все, что у меня было, чтобы не обвить руками его шею и не обнять его. Но затем его взгляд приобрел новое выражение, понимающее, более мягкое, но более глубокое.

— Я ничего не знаю о твоем детстве. Но, зная, что я сегодня творится с твоим отцом и о чем он тебя просил, держу пари, это было не идеально.

Я почувствовала, что он снова меня видит. Но на этот раз не так, как мне нравилось. Потому что он был прав. То, что я отвергала как причудливые особенности характера или пыталась превратить во что-то позитивное, потому что я вышла из детства ответственной, трудолюбивой, успешной взрослой, после Оуэна приняло уродливый извращенный оборот. Мой отец всегда ставил себя на первое место. И компанию. Остальные из нас были неважны по сравнению с его величием. Я потратила свою жизнь, пытаясь соответствовать его вниманию, пытаясь быть достойной его. Но теперь я знала, что это было невозможно, приводящий в бешенство стандарт, которому я никогда не смогу соответствовать.

И после всего этого я перестал пытаться. Отсюда и объезд Дарема. Если борьба за свое счастье и нежелание выходить замуж за такого человека, как Оуэн, сделали меня недостойной папиной любви и поддержки, значит, так тому и быть. Как бы меня ни убивало оглядываться назад на свое детство с широко открытыми глазами, у меня был выбор сегодня и на все последующие дни. И я решила больше не жить в его тени или под его каблуком. Но это было не обо мне, поэтому я заперла эти мысли, которые, вероятно, нужно было высказать психотерапевту, во внутреннем хранилище на потом и сказала:

— Я думала, ты рассказываешь мне о своем детстве.

Он прочистил горло, подавляя улыбку, которую, я знала, он хотел выпустить.