Республика Августа

Большие стены зал были разделяемы на отделения, окаймленные фестонами, крылатыми амурами, масками, и александрийские художники рисовали там: одни — сцены, заимствованные из Гомера, Феокрита или мифологии, другие — некоторые из тех дионисовских сцен, которые так нравились Египту Птолемеев; иные, подобно знаменитому Лудию, рисовали маленькие жанровые картинки, где с большим талантом перемешивали элегантность искусства с красотами природы: там виднелись холмы и долины, усеянные виллами, павильонами, башнями, бельведерами, портиками, колоннадами, террасами, затененными стройными пальмовыми деревьями и высокими, защищавшими от солнца, пиниями; изборожденные ручьями с перекинутыми через них маленькими элегантными мостиками из одной арки и населенные мужчинами и женщинами, которые прогуливались, весело беседуя. В доме Ливии на Палатине или в музее терм Диоклетиана можно восхищаться многими шедеврами этой декоративной, утонченной и элегантной живописи, пропитанной эротизмом, в наиболее удаленных частях дома сбрасывающей все покровы и становящейся непристойной. Другие художники покрывали своды штукатуркой, подобной той, чудные следы которой остались также в термах Диоклетиана, исполняя те же самые маленькие жанровые сцены, те же изящные пейзажи и те же вакхические сцены на однообразной белизне штукатурки не блеском красок, но легкостью и несравненной выразительностью лепной работы. Каждая небольшая картинка была окаймлена очень грациозными орнаментами, арабесками и растениями, амурами, грифонами, переходившими иногда в арабески, крылатыми победами, державшимися на кончиках своих пальцев. Александрийские скульпторы инкрустировали стены также драгоценными мраморами; александрийские мозаичисты составляли на полах чудные рисунки; и для украшения этих зал торговцы предлагали предметы александрийской работы: роскошные ковры, великолепную утварь, ониксовые и миринские чаши.[95]

Несовместимость этого искусства с семейной жизнью

Но эти столь украшенные жилища, где вокруг владельца теснились грации, ежеминутно чаруя его взоры видом какого-нибудь красивого пейзажа, какого-нибудь изящного орнамента, грациозных искусства с тел обнаженных женщин; эти дома, покрытые лепной работой, полные великолепных мраморов, богатой мебели, украшенные амурами, картинами любви Венеры и Вакха, часто чувственными и непристойными, не могли быть, вместе с тем, теми почти священными оградами, где снова собиралась бы во имя своих обязанностей и сурового труда древняя семейная маленькая монархия Рима, которую все хотели восстановить на словах. Архитектура дома всегда отражает структуру общества и настроение современников. Эти приюты граций не могли более давать прибежища древней любви, которая была простой гражданской обязанностью продолжения рода, выполняемой в браке; они могли гармонировать только с новой любовью, любовью интеллектуальной цивилизации, утонченной тысячью искусств и бывшей лишь эгоистическим наслаждениям чувств и тела; в этих великолепных жилищах закончилась эволюция, которая в течение четырех столетий преобразовала семью и сделала из самодержавной, суровой и замкнутой организации самую свободную форму полового соединения, которая когда-либо встречалась в западной цивилизации, которая в значительной степени походила на ту свободную любовь, в которой современные социалисты видят брак будущего. Формальности и обряды не были более необходимыми, брак зависел от взаимного согласия, известного морального достоинства и, чтобы употребить римский термин, «супружеской любви», он прекращался вследствие несходства характеров, взаимного равнодушия и недостойного поведения. Единственным видимым знаком союза, и то скорее по привычке, чем по юридической необходимости, было приданое. Если мужчина уводил жить с собой свободную женщину из честной фамилии, они этим самым рассматривались как муж и жена и имели законных детей; если им неугодно было оставаться более мужем и женой, они разъезжались и брак считался расторгнутым. Таков был, в его существенных чертах, римский брак в эпоху Августа. С этих пор женщина в семье была почти свободной и равной мужчине. От ее древнего положения вечной опеки осталась только обязанность быть представленной опекуном, когда у ней не было ни отца, ни мужа и когда она хотела заключить обязательство, сделать завещание, вести процесс или продать res mancipi. Рассматриваемой самой по себе этой форме брака нельзя отказать ни в величии, ни в благородстве; но во что превратилась при ее помощи семья, когда у женщин высшего общества исчезли женские добродетели: скромность, послушание, любовь к работе и стыд.[96] Их моральная распущенность возмущает поэта, восклицающего: