Если согласие или воскрешение [résurrection] — вздымание [surrection], которое воздвигает смерть в смерти как живую смерть, — находится в письме или в литературе, это значит, что литература поддерживает остановку или распыление смысла. Под «литературой» здесь имеется в виду не «литературный жанр», но любой вид высказывания, крика, молитвы, смеха или рыданий, который держит — как держат ноту или аккорд — эту бесконечную неопределенность [suspens] смысла. Понятно, что такое «держание» относится скорее к этике, чем к эстетике, — но в конце концов оно разрушает, расточает и сами эти категории. Можно сказать и по-другому: поскольку эти категории принадлежат философии, они говорят нам о том, что философская онтотеология практикует мумифицирование или метемпсихоз или же воспарение души, но никогда не воскрешение. То есть метафизические практики всегда обозначают бросок вперед, будущее после возрождения, некую возможность и способности, в то время как литература пишет только настоящее того, что с нами уже произошло, то есть невозможное, где наше бытие заключается в исчезновении.
Французская гуманитарная мысль в русских переводах (1995–2004). Библиографический указатель
Указатель содержит 922 библиографические единицы и представляет собой перечень монографий и публикаций в периодике и сборниках, переведенных на русский язык с 1995 по 2004 год и составивших корпус текстов по современной философии, социологии, политологии, литературоведению, теоретической лингвистике, культурологии, антропологии, этнографии, искусствоведению. Выпуск переводной литературы отслеживался до 1 ноября 2004 года.
Принадлежность произведения к французской культуре определялась, как правило, языком, на котором оно написано, или же именем автора, конвенционально закрепленным за французской культурой. Язык произведения, с которого осуществлялся перевод, оговаривается в том случае, если это не французский.
В библиографии намеренно не представлены художественная проза, за исключением тех случаев, когда она обретала в культуре статус философского размышления или исторического исследования; конкретные, не философско-аналитического профиля, высказывания в политике; не носящие социально-антропологического характера исследования в области экономики и юриспруденции; работы по практической психологии; мистическая и не теоретического характера религиозная литература; популярные биографии и мемуаристика, в случае если она не входила в культуру на правах интеллектуального или культурно-исторического наследия.
Разумеется, библиография не может и не стремится претендовать ни на абсолютную объективность, ни на полноту охвата всей переведенной в области гуманитарной мысли литературы данного периода. Что касается первого — предпочтения отдавались произведениям, наиболее близким парадигме философия-история-литературоведение. Мы говорим здесь, в широком смысле, о «парадигме», поскольку, на наш взгляд, в процессе развития и междисциплинарного разветвления именно этих дисциплин и на их пересечении французская гуманитарная мысль последних десятилетий сумела выработать ту уникальную модель культурной рефлексии, которая сделала ее определяющей для европейской — равно как и далеко за ее пределами — культуры в целом. Поэтому в первую очередь и по возможности полно в библиографию были внесены авторы, работающие в рамках конструктивизма, постконструктивизма, деконструкции и психоанализа, трех поколений исторической школы Анналов, или авторы, наиболее близкие этим направлениям. В остальных случаях главный критерий отбора лежал в сфере и степени рефлексивной природы предлагаемых нашему вниманию произведений.
Относительно второго замечания мы, отчетливо осознавая, что библиография не может охватить весь объем переводной литературы гуманитарного профиля, все же хотели бы принести извинения тем переводчикам, чьи работы последних лет внесли значительный вклад в развитие отечественной культуры, но — в силу неизбежной технической обусловленности поиска — не были включены в наш указатель[695]
.