Реставрация в России

Как отмечал Кудюкин, «корпоративно-патерналистская тенденция» с началом гайдаровских реформ даже усилилась. «Зависимость от предприятия возрасла как с обострением ситуации на рынке труда, так и с резким ослаблением социальной защиты со стороны государства. Не стоит сбрасывать со счетов и значение полученных предприятием по бартеру товаров, распределяемых среди работников по ценам ниже рыночных»15). Широко практиковавшаяся в 1993-95 гг. расплата с работниками продукцией собственного предприятия также усилила зависимость трудящихся от своего завода. Наконец, массовое акционирование предприятий, сопровождавшееся раздачей акций работникам, вовсе не способствовало становлению свободного труда. Не получая значительных дивидендов и фактически не участвуя в принятии решений, работник так и не стал совладельцем средств производства. Зато акция стала дополнительным способом прикрепления работника к конкретному предприятию. Ни пресса, ни профсоюзные информационные отчеты, ни исследования не зафиксировали ни одного случая, когда бы работники приватизированных «в пользу трудящихся» предприятий отказались бы от забастовки, мотивируя это своими интересами в качестве собственников. Зато причиной отказа от стачки постоянно назывались страх перед потерей работы и перед репрессиями.

Теперь руководитель предприятия становился одновременно руководителем коллектива собственников и полномочным распорядителем совместного имущества. Поскольку доступ к информации о реальном положении дел у администраторов несравненно больше, нежели у работников, это давало директорам дополнительные возможности косвенного контроля за поведением «собственников»16).

Официальные авторы, как и в советское время, все списывали на «трудности переходного периода» и «пережитки прошлого». На деле происходило другое. На протяжении 1992-93 гг. наблюдалось не движение к «западной модели», а отдаление от нее. В 1990-91 гг. патернализм часто оказывался как бы «за скобками» конфликта, поскольку вопросы социальной защиты были так или иначе решены в рамках советской системы. Зоной конфликта, как и на Западе, оказывались вопросы заработной платы и охраны труда, часто — профсоюзные права (в случае создания новых профсоюзов). В итоге трудовой конфликт образца 1990-91 гг. практически не отличался от западного.

С 1992 г. нагрузка на патерналистскую модель стремительно возрастает, но одновременно становится очевидным и отсутствие альтернатив. Реальный выбор, стоящий перед трудящимися — не между патернализмом и свободой, а между социальной защищенностью и ее отсутствием. У рабочего нет возможности выбрать: жилье от предприятия, муниципальное жилье или, наконец, жилье по доступным ценам на рынке. Выбор совершенно иной: жилье, детские учреждения, отдых от предприятия или отсутствие всяких шансов получить что бы то ни было.

В свою очередь, руководство предприятий уже не подчинялось партийному контролю, но продолжало культивировать корпоративные связи внутри своей отрасли. «Свято место пусто не бывает», местная администрация, зачастую опиравшаяся на бывший аппарат областных комитетов партии, стала все более активно вмешиваться в дела расположенных на ее территории компаний. Если в советское время секретарь обкома использовал свое политическое влияние в Москве, чтобы «выбивать фонды», доставать дефицитное оборудование и товары ширпотреба, то теперь, в условиях хронического дефицита инвестиций, местная власть стала совладельцем, кредитором, спонсором и защитником предприятий. Защита эта, впрочем, нередко напоминала рэкет. Тех, кто не хотел дружить с местной властью, отдавали на расправу мафии.

Трудящиеся оказались в двойной зависимости — от администрации предприятий и от региональной власти. В свою очередь и те, и другие старались показать, что в отличие от столичного финансового капитала готовы «заботиться о людях», решать социальные проблемы. Другое дело, что в большинстве регионов для этого не было ни средств, ни возможностей.

«Касикизм» по-русски

В условиях, когда корпоративизм все больше становился решающим фактором социальной организации, он не мог не проявиться и в политике, особенно на уровне местной власти. В Латинской Америке это явление принято называть — «касикизмом».

«Касик» — слово, некогда обозначавшее индейского вождя в Мексике, — уже прочно вошло сначала в испанский язык, а потом и в международный политический лексикон. Когда местные администраторы превращаются в полновластных хозяев своих регионов, в Латинской Америке это называют «касикизмом» и видят в этом одно из проявлений политической коррупции. У нас то же самое называется «развитием федерализма», и мы видим в этом проявление демократии.