Реставрация в России

Представление о восточно-европейском капитализме как «диком», «примитивном» и «отсталом» равно устраивает и левых и неолибералов. Первым подобный подход позволяет спокойно обратиться к классическим марксистским текстам, вторые, напротив, доказывают, что с течением времени или по мере развития «гражданского общества» восточноевропейский капитализм тоже станет «цивилизованным», как на Западе. На самом деле обе стороны глубоко заблуждаются. В эпоху «дикого» капитализма в Европе не было ни Международного валютного фонда, ни развитой системы биржевых спекуляций, ни транснациональных корпораций. «Отсталые» и «дикие» восточноевропейские структуры теснейшим образом связаны с «передовыми» и «цивилизованными» западными. Более того, сам западный капитализм на протяжении 90-х гг. эволюционировал вовсе не в сторону большей «цивилизованности». Объяснять процессы, происходившие на Востоке, «отсталостью», «неразвитостью» или издержками «первоначального накопления» совершенно бессмысленно, ибо общие принципы неолиберальной реформы применялись как на Востоке, так и Западе Европы, равно как и в странах «третьего мира» и в Соединенных Штатах. Иными словами, на протяжении 90-х не столько посткоммунистический капитализм «цивилизовался», сколько западный «дичал». Разница лишь в том, что неолиберальная политика на Западе сталкивалась с глубоко эшелонированной обороной институтов «гражданского общества». Буржуазия вынуждена была вести затяжную позиционную войну с Welfare State. К концу 90-х — с принятием Маастрихтского договора, приходом Евро и с созданием независимого от правительств и населения Европейского Центрального Банка — могло показаться, что эта борьба выиграна: оборона «гражданского общества» была повсеместно прорвана, а основы Welfare State подорваны. «Гражданское общество» разлагалось на глазах, превращаясь в сообщество потребителей (the Commonwealth of Consumers). Однако этот процесс затянулся почти на два десятилетия и победа неолибералов несомненно оказалась пирровой.

Напротив, в посткоммунистических странах, где «гражданское общество» было слабым, неолиберальную модель можно было утвердить путем «кавалерийской атаки» гораздо быстрее и последовательнее. Вопреки пропаганде, события 1989 г. вовсе не были победой «гражданского общества» над государством, тем более, что одно без другого существовать не может в принципе.

Политические институты западного типа были утверждены, но участие населения в политической жизни по-прежнему было минимально, а процессы принятия решений и демократические процедуры оказались почти не связаны между собой. Венгерский либеральный публицист Миклош Харасти признает, что рукопожатие, которым завершился Круглый стол 1989 г. в Венгрии, знаменовало нечто большее, чем намерение перейти к демократии мирным путем. «Не могу представить себе западную демократию, где бы жизненный уровень падал непрерывно в течение 15 лет и не появились бы массовые популистские движения, не поднялась бы волна экстремизма и т. п. Ничего подобного не было в Венгрии. Политическому классу здесь никто не может бросить вызов извне»24).

Посткоммунистическая демократия оказалась такой же «неразвитой» и «отсталой», как и местный капитализм. Но и здесь проблема вовсе не в отсутствии традиций и недостатке времени. И то и другое имеет одно общее объяснение — восточноевропейские общества после 1989 г. окончательно интегрировались в капиталистическую world-system в качестве периферии.

Разумеется, положение разных стран в системе оказалось неодинаковым — Чехия и Словения, равно как и немецкие «новые земли», оказались ближе к «центру», нежели Польша и Румыния, не говоря уже о России и Украине. Однако даже наиболее удачливые страны не имеют никаких шансов быстро стать полноценной частью Запада. Для расширения «клуба избранных» просто нет ресурсов. А возможный успех Чехии или Словении может означать новые проблемы для Португалии или Греции, тоже не очень прочно удерживающихся в этом клубе.

Точно так же различными оказались и способы эксплуатации периферии со стороны Запада. Если в России складывается традиционный Тип колониальной экономики, которая включена в мировую систему прежде всего в качестве поставщика сырья и полуфабрикатов, то в Восточной Европе главным фактором эксплуатации и контроля становится финансовая зависимость. Обслуживание внешнего долга сделается главной функцией национальной экономики. Впрочем, долговая зависимость и в России к концу 90-х стала важным экономическим и политическим фактором, что и привело к финансовому кризису 1998 г.

Периферийный капитализм развивается по иной логике, нежели капитализм стран «центра». Пресловутое накопление капитала, которое должно было обеспечить становление местного предпринимательского класса, оказалось невозможным, поскольку в рамках глобализированой мироэкономики (world-economy) постоянно происходит стихийное перераспределение инвестиционных ресурсов в пользу «центра». Потому «развитие» для большинства оборачивается накоплением отсталости.