Сплошной милицейско-штатский кордон, но мы увидели, что народ, не смущаясь, куда-то сворачивает. Свернули и мы вслед за народом, и это был, по-моему, Сытинский переулок, но только не знаю, в честь кого он назван: И.Д.Сытина, русского издателя (1851–1934), или Сытина П.В., историка (1885–1968). Не знаю, справиться негде, вернее – нельзя, некогда, нет возможности, не хочу, запутался, спешу... Обстоятельства складываются так, что я пишу к тебе, Ферфичкин, полностью погрузившись в воды быстротекущей Леты, которые вдруг выносят меня на уютный берег канала Москва–Волга, и я мысленно перемещаюсь в город Д. Московской области, и уже лето, и у меня есть сад, огород, который я возделываю. Я выращиваю капусту, петрушку, редиску, морковку, укроп, лук. А в огороде какие могуг быть справочники? Нет здесь ничего, кроме сирени, грядок и одуванчиков, белый пух которых летит от легкого дуновения, как пролетит и вся наша жизнь. Вот так-то, Ферфичкин... Можешь считать этот крошечный экскурс в идеалистическое пространство законченным и единственным, потому что я немедленно возвращаюсь в траурную Москву 1982 года и больше не покину ее до самого конца своих посланий к тебе.
...Сытинский переулок, но неизвестно в честь кого. А может, раньше в этом переулке просто-напросто хорошо,
...Свернули вслед за народом, прошли задами через двор кафе «Лира». Там долгое время жил один знаменитый художник, автор плаката, известного настолько, что я этот плакат описывать не стану, потому что всякий тотчас узнает фамилию этого художника, а мне это совершенно ни к чему. Я видел мастера и знавал его сына Гаврика, который одно время был женат на сестре моего приятеля, красавице Римме, интеллектуалке. Именно Гаврик дал мне в 1968 году почитать тот самый единственный том Ф.Кафки, предисловие к которому, пера Б.Сучкова, начинается, как сейчас помню, словами: «Кафка, чье напряженное и болезненное творчество...» (в точности цитаты не уверен). Том этот стоил на черном рынке 50 рублей, а Гаврик, числясь тоже художником, стал понемногу приторговывать красивыми иконами, называя их «доски», «восемнашка», «девятнашка», с красавицей он больше не живет, ездит на «Жигулях», а папаша его незадолго перед смертью повадился ходить по директорам крупных продуктовых магазинов, сообщая им, что он и есть тот самый, кто нарисовал «Вы помните такой плакат?..». За это беспрепятственно получал финский сервелат, черную икру и красную рыбу. За деньги, разумеется, только за деньги... Ладно. Неважно. Опять не о том...
Мы прошли еще одну арку и оказались на улице Горького близ магазина «Наташа», где тоже стояло оцепление, и тут уж всласть налюбовались этой людской извивающейся лентой. Лента тянулась с площади Маяковского до Пушкинской площади вдоль лучшей из московских улиц, где вечером ярко, как днем, и лица людей высвечиваются... Люди, перебирая ногами, медленно продвигались, почти не разговаривая друг с другом. Некоторые – повесив голову, другие – с портфелями. С работы? С продуктами? Но ведь воскресенье... Впрочем, может быть, все же какие-нибудь продукты?.. Отсутствие музыки, автомобильного движения, шарканье тысяч подошв... Лента извивалась, да, точно за кинотеатр «Россия» (смазанный оборот речи, но ничего не поделаешь) и там превращалась в клубок. Там уж слишком было всех много, чтобы что-нибудь различить, но шествие явно поворачивало на Пушкинскую (бывш. Б. Дмитровка) улицу, стремясь к Колонному залу Дома Союзов.
Теперь снова отмечу: милиция, дружинники и прочие распорядители были в тот вечер отменно, отлично, абсурдно вежливы. Упаси бог, чтобы тычок какой или грубость.
Рассказывают, что одна женщина, выйдя из метро «Пушкинская», подошла к милиционеру и раскрыла паспорт, объяснив, что она приехала из Владивостока, но хочет попрощаться тоже. «Пожалуйста, – сказал милиционер, внимательно просмотрев паспорт и отдав рукой честь. – Пройдите, гражданка, до площади Маяковского, там обратитесь к старшему по команде какой-либо колонны, и вместе с этой колонной можете идти прощаться...»