Через четверть часа, заглянув в купе к своим землякам, Верховцев убедился, что те даром времени не теряли. На столике уже стояла бутылка с мутненькой жидкостью (по всем признакам классический самогон), а вокруг нее была разложена обстоятельная закусь в виде сытной домашней снеди. К пиршеству пока не приступали; натюрморт, вызывавший обильное слюноотделение, словно магнитом притягивал голодные взоры Аркаши и Грифа и те, с огромным трудом скрывая желание немедленно приступить к его поглощению, выслушивали замечание попутчиц, что они не корейки, корейки в магазине, а они — кореянки. И что они серьезные женщины, музыканты, преподают в детской музшколе и возвращаются домой в родной и незабвенный Джанкой, на что Аркаша имел неосторожность ввернуть, что это самый пыльный город в мире, который ему доводилось видеть, и пыли там столько же, сколько на Луне. Эта реплика дамочкам явно не понравилась, но Гриф тут же поспешил исправить положение, скромно заявив, что они тоже очень серьезные мужчины, положительно относящиеся к классической музыке, и им всем очень льстит близкое знакомство с профессионалами в этой области, которые к тому же еще оказались очаровательными женщинами. Последний аргумент оказался решающим, после чего Аркаша, сбегав за стаканами, незамедлительно приступил и процедуре их наполнения. Верховцев поежился от неприятного предчувствия; его команда вырвалась на стратегический простор, и этот прорыв не сулил, кроме безобразий, ничего хорошего.
А разгул, тем временем, набирал обороты, правда, о том, что это будет разгул, знали еще не все его участники. Первую пол-литру скушали поразительно быстро. Мужики сделали вид, что, за второй бутылкой они сойдут на следующей станции, а так как поезд стоит только пару минут, то вовсе немудрено и отстать. Аркаша чуть не прослезился от столь ужасной перспективы, заметив, что эдак можно нечаянно потерять любимую женщину. При этом одарил таким многообещающим жалостным взглядом каждую из подружек, что те невольно призадумались, — кого же из них он имел в виду. Безадресное завуалированное признание, впрочем, сработало — красавицы (а музыкантш к этому моменту уже сумели в этом убедить), не желая рисковать такими ухажерами, достали еще бутылек с аналогичной жидкостью, а заодно, с мудрой подсказки Грифа, и еще один, чтоб потом не лазить еще раз.
Мутненькая, под шуточки-прибауточки лихих кавалеров, шла на удивление легко. Аркаша налегал исключительно на курочку, Гриф предпочитал сальце и яйца вкрутую, которые заглатывал в таком количестве, что Верховцев начал опасаться за его желудок. Под воздействием выпитого, дамы заметно повеселели, а желтоватый оттенок их преобразился в оранжеватый, приближенный к цвету зрелого мандарина. Они хохотали над байками и анекдотами, которыми попеременно сыпали то Гриф, то Аркаша, записывали на салфетках свои адреса, куда их новые знакомые поклялись приехать сразу же после съезда то ли финансистов, то ли монархистов, чего Олег так и не расслышал.
В разгар застолья дверь купе открылась; какой-то угрюмого вида субъект, молча положил на сиденье рядом с Грифом толстую кипу фотографий и, снова закрыв дверь, исчез. Юрий Юрьевич выложил снимки на общее обозрение. Ничего неожиданного они не содержали — обычное порно, причем весьма посредственного качества. Кореянки, зыркнув щелочками глаз на это непотребство, брезгливо сморщили свои широкие носики. Гриф, к некоторому удивлению Верховцева, тут же сгреб халтуру в кучу и небрежно выбросил за дверь с видом строгого блюстителя морали:
— Фу, как это пошло! Я думаю, уважаемая публика разделяет мое мнение?..
В ответ на что обе дамы благосклонно закивали, по-видимому, окончательно уверовав в то, что перед ними находятся джентльмены до кончиков ногтей.
Верховцева, не выспавшегося в прошлую ночь, начало смаривать, и он, поблагодарив подружек за хлеб, соль и алкоголь, удалился к себе в купе с тайной надеждой, что все обойдется без приключений, во всяком случае, серьезных.
Какое-то время он поворочался на полке, полежав с закрытыми глазами, попытался забыться, но это ему не удалось. Мало того, из соседнего купе, где продолжалась дорожная гулянка, стали доноситься странные звуки непонятного происхождения. Он соскочил с полки и направился туда, причем, из всех чувств, которые его к этому побудили, преобладало чистое любопытство.
Зрелище, которое он увидел в приоткрытые двери, если не потрясло, то, по крайней мере, было весьма неожиданным. Окно купе было больше чем наполовину задернуто дерматиновой шторкой; в полумраке в одних трусах стояли совершенно пьяные Гриф и Аркаша и пытались музицировать; в руках Аркаши была скрипка, которую он держал как гитару, пытаясь сбацать при этом пару блатных аккордов, Гриф же безбожно истязал инструмент, точного названия которого детектив не знал, но для себя решил, что это гусли. Юрий Юрьевич вдохновенно бил по струнам, по щекам его стекали слезы умиления и капали с подбородка на семейные трусы в горошек.