Ретромания. Поп-культура в плену собственного прошлого

| " . с......... *>п в конечном итоге стал хедлайнером поколе-

пн.| I pm ж..в про ап во поставивших эмоциональным буре

и натиску в духе того же Бэнгса или тогдашнего NME (всегда отличавшегося неуёмной восторженностью) интеллектуальную тонкость и умение разглядеть в песнях классовую и гендерную подоплёку. Рейнольдс, в сущности, сумел совместить журналистику с критикой в её понимании не газетном, но академическом; с критической теорией, как её практиковали Барт, Фуко или исследователи феминизма или постколониализма. Музыка для него — это всегда так или иначе социальный феномен; через любой звук просвечивают общественные конфликты, привилегии, взаимодействия и структуры; важно просто настроить оптику так, чтобы их увидеть, — и найти такой язык описания, чтобы читателю не приходилось лезть за словарём. У Рейнольдса, первая полноценная книга которого имела подзаголовок «Гендер, сопротивление и рок-н-ролл», это получается лучше, чем у кого-либо ещё.

ОБЩЕСТВО. ПАМЯТЬ

Логичным образом, Рейнольдса всегда интересовали не столько личности, сколько смысловые структуры; история в её теоретическом измерении — или, как выражается сам автор в «Ретромании», история как «форма редактирования реальности», создания смыслов, позволяющих чуть лучше ощупать мир вокруг нас. Рейнольдса трудно себе представить в качестве биографа (впрочем, если фантазировать, то у него могла бы выйти отличная книжка про Боуи — музыканта, который всегда был в первую очередь собственным конструктом), зато он блистательно умеет концептуализировать хаотическое движение истории поп-культуры. Как известно, именно Рейнольдс когда-то ввёл в оборот термин «построк» (хоть и по отношению к несколько иным группам, чем бесконечные эпигоны Mogwai) и позже применил к музыке термин Деррида «хонтология». Его самый фундаментальный труд — «Energy Flash», кирпич, анализирующий британскую танцевальную культуру последних 25 лет, с примерами, анекдотами и отчётами о наркотических экспериментах. Самый, наверное, известный у нас — «Rip It Up and Start Again», история постпанка конца 70-х — начала 80-х во всём его идеологическом и акустическом многообразии, по нечаянному и счастливому совпадению вышедшая в самый разгар постпанк-ревайвла, которому Рейнольдс изумлялся сначала с пытливым восторгом ве-

п

терана, а потом уже как-то неловко-сконфуженно. В некотором смысле «Ретромания» есть ещё и в некотором смысле нечаянное покаяние за «Rip It Up», в которой нет-нет, да и прорывалось вот это типичное постподростковое и одновременно отеческое «да, были люди в наше время». Мы, между строк как бы признается Рейнольдс, и убили-с.

РЕТРОМАНИЯ

Пересказывать сформулированные в «Ретромании» идеи было бы невежливо по отношению к автору, тем более что это книга, в которой важны не столько собственно формулировки, сколько извилистый, идущий по спирали и, в конечном счёте, бесконечный путь к ним. Используя в качестве рабочего материала собственный культурный и жизненный опыт (в конце концов, всякая мания — это в первую очередь факт личной биографии, да и вышеупомянутая критическая теория подразумевает, что автор не в последнюю очередь рассматривает, как устроена его собственная голова), разговоры с музыкантами и учёными, исторические источники, смысловые сетевые связи между как будто не похожими друг на друга группами и феноменами, философские осмысления сугубо повседневных рутин вроде YouTube-вечеринок, Рейнольдс в своём поиске ответа на вопрос, откуда взялась одержимость прошлым, зарывается всё глубже в это самое прошлое — ив конечном счёте обнаруживает, что чуть ли не каждый революционный культурный феномен почтительно и неточно имитировал собственных незаслуженно забытых предшественников. Это важное умозаключение ещё и в чисто практическом смысле: в следующий раз, когда прочитаете на умном сайте или в фейсбуке очередную пылкую реплику о том, что, мол, раньше были времена, а теперь мгновения, и новых героев нет, и вообще никто из нынешних в подмётки не годится Цою, Земфире или там Джиму Моррисону, просто дайте библиографическую ссылку на эту книгу. Культура, какой она видится Рейнольдсу, — это игра с той стороны зеркального стекла; ну и, соответственно, далее по тексту.

«Ретромании» можно предъявить два даже не столько недостатка, сколько вопроса. Во-первых, как всякий философ, внимательно прислушивающийся прежде всего к бездне смыслов внутри себя, Рейнольдс, конечно, излагает взгляд, свойствен-