Рец де, кардинал. Мемуары

Граф Суассонский, который проникся ко мне горячей дружбой и которого интересам и особе я был искренне предан, покинул Париж ночью, намереваясь укрыться в Седане из опасения быть арестованным 29. В десять часов вечера он послал за мной. Он открыл мне свой замысел. Я настоятельно просил его оказать мне честь, позволив его сопровождать. Он безусловно запретил мне это, но вверил моим попечениям Ванброка, фламандца-лютниста, пользовавшегося особым его доверием. Граф просил меня его охранять, спрятать у себя в доме и позволять выходить на улицу только ночью. Я неукоснительно исполнил все приказания Графа; я устроил Ванброка в кладовой, где разве только кошка или нечистый дух могли его отыскать. Сам Ванброк, однако, вел себя не столь осторожно, поскольку убежище его открыл привратник Отеля Суассон, — я, по крайней мере, всегда подозревал, что доносчик не кто иной, как он; в одно прекрасное утро, к глубокому моему изумлению, вся моя комната наполнилась вооруженными людьми, которые разбудили меня, вышибив дверь. Вперед выступил прево Иль-де-Франса 30, который, пересыпая свою речь проклятиями, спросил меня: «Где Ванброк?» — «Я полагаю, в Седане», — ответил я. Прево стал браниться еще пуще и в поисках Ванброка перевернул на кроватях все перины. Всем моим людям он грозил пыткой, но никто из них, кроме одного, ничего не знал. О существовании кладовой пришельцы не заподозрили, да, по правде сказать, ее и невозможно было заметить, и ушли они весьма недовольные. Вы понимаете сами, что попасть в подобную историю означало для меня получить, так сказать, новый изъян в глазах двора. А вот и еще один.

В Сорбонне пришла пора присуждать степени лиценциата; приступили к распределению мест, то есть от имени всей корпорации готовились публично объявить, кто оказался лучшим в защите диссертации; объявление это сопровождается обыкновенно весьма торжественной церемонией. У меня достало тщеславия притязать на первое место, и я не собирался уступать его аббату Ла Мот-Уданкуру, ныне архиепископу Ошскому, которого я и впрямь оказался сильнее в диспуте.

Кардинал де Ришельё, удостаивавший этого аббата чести называть его своим родственником, послал в Сорбонну своего дядю, великого приора де Ла Порта, чтобы тот рекомендовал Ла Мот-Уданкура. Я повел себя в этом случае разумнее, чем можно было бы ждать от человека моего возраста; прослышав обо всем, я отправился к г-ну де Ракони, епископу Лаворскому, и попросил его передать г-ну Кардиналу: узнав, что он принимает это дело к сердцу, из почтения к нему, я немедля отказываюсь от [15] моих притязаний. Епископ Лаворский на другое же утро явился ко мне и объявил, что г-н Кардинал уверен: аббат де Ла Мот будет обязан своим первенством не моей уступке, а собственным заслугам, достойным этой награды. Слова эти привели меня в бешенство, но я лишь улыбнулся в ответ, отвесив глубокий поклон. Я продолжал упорно следовать своей цели и получил первое место большинством в восемьдесят четыре голоса 31. Кардинал де Ришельё, всегда и во всем требовавший покорности, в гневе своем дошел до ребячества: он пригрозил представителям Сорбонны, что снесет до основания капеллу, которую начал строить в университете, и снова похвалил меня с неописанной злобою.

Семья моя была напугана. Мой отец и тетка де Меньеле, действовавшие заодно, вся Сорбонна, Ванброк, граф Суассонский, мой брат, уехавший той же ночью, и г-жа де Гемене, моя пылкая преданность которой от них не укрылась, — все горячо желали удалить меня и отправить в Италию. Я уехал туда и до половины августа пробыл в Венеции, где не преминул вести себя так, что меня едва не убили. Забавы ради я приволокнулся за синьорой Вендраниной, благородной венецианкой и одной из самых хорошеньких на свете женщин. Президент де Майе, королевский посол, знавший, какой опасностью грозят в этой стране подобные приключения, посоветовал мне уехать. Я совершил путешествие по Ломбардии и в конце сентября явился в Рим. Послом в Риме был маршал д'Эстре. Он прочел мне наставления о том, какой образ жизни мне следует здесь вести, и они меня убедили: хотя я отнюдь не намеревался быть священнослужителем, я решил на всякий случай заслужить добрую славу при церковном дворе, где я мог однажды появиться в сутане.

Я исправно следовал принятому решению. Я отказался от всякого распутства и любовных приключений, одевался с величайшей скромностью, и эта моя скромность еще подчеркивалась щедростью, с какой я тратил деньги, великолепными ливреями моих слуг, богатым выездом и свитой из семи или восьми дворян, среди которых было четверо мальтийских рыцарей 32. Я принимал участие в диспутах в Доминиканском коллеже, который по части учености далеко уступает Сорбонне, а тут судьба еще постаралась меня возвысить.