Рецензии на произведения Марины Цветаевой

и сбросят ее с плеч — «обнажатся и заголятся». Что эта надежда не тщетна свидетельствует следующая выдержка из «Красной газеты»: «Несмотря на то, что, в настоящее время, процедура браков и разводов крайне упрощена (для регистрации таковых необходимо лишь словесное объявление сторон) в ближайшем будущем ожидается утверждение нового проекта о регистрации разводов по заявлению только одной стороны». Таким образом, скоро будут не нужны те «ботинки на резиновом ходу», о которых поется в одной из частушек, перепечатанных «Верстами» в доказательство своей «смычки» с деревней:

Я куплю себе ботинки
На резиновом ходу,
Чтобы спали, не слыхали,
Как я с уль’цы прихожу.

Достаточно будет дважды забежать в комиссариат, чтобы со спокойной совестью возвращаться под «отчий кров». Но, по уверению Святополк-Мирского, «Версты» не только «перекликаются» с современной народной поэзией, они еще и «через голову 19 века подают руку Державину». «Державинское начало, — лопочет зарапортовавшийся Святополк, — воскресло в поэзии Гумилева, Маяковского, Пастернака, Марины Цветаевой… Северное сияние Ломоносова перекликается (!) с солнцем Маяковского и золотые стерляди Державина с красными быками Гумилева». Объединяющее Маяковскиx и Пастернаков начало есть, по мнению Святополка, «то, что можно было бы назвать иx не — или сверx-человечностью».

Необычайным я пареньем
От тлена мира отделюсь.[417]

Взгляд для названных поэтов, конечно, лестный, но вполне патологический: считать то, что ниже человеческого — сверхчеловеческим, разложение — победой над тленом, воображать, что «облегчаясь» при всех — творишь новые ценности — это, воистину, граничит с патологией, и Антон Крайний справедливо назвал Святополка дефективным индивидуумом.[418]

Весьма характерна и статья Лурье о Стравинском. Он прославляется, главным образом, за то, что уничтожил в музыке личное начало, принеся его в жертву «хоровым массам». «„Весна Священная“, — говорит Лурье, — вне личного начала». А «Свадебку», где это начало окончательно поглощено хором, он даже называет «религиозной мистерией». Не берусь судить, насколько верно понял Лурье Стравинского, но это и не важно: важна общая тенденция «Верст», иx неодолимое влечение к безличному, к нечеловеческому. Вот почему всем существом Цветаева — против любви единственной, вечной верности, ибо ни в чем так не утверждается личность, как в этой любви.

Кстати, совсем не к месту над поэмой Цветаевой эпиграф из Гельдерлина:[419] этот немецкий поэт-романтик с Цветаевой ни в чем не сходится, и менее всего во взгляде на любовь. Он любил всю жизнь одну, воспевал одну и даже в безумии остался ей верен. Напрасно поэтому пытается Цветаева с ним «перекликаться». Лучше бы с Коллонтай. <…>

Вс. Фохт Рец.: «Воля России», № 8–9 <Отрывки> {118}

В последнем номере журнала «Воля России» один из его редакторов, Марк Слоним, выступает в статье «Литературные отклики» на защиту пражских молодых поэтов и журнала «Версты» против И. Бунина и Антона Крайнего. Критиковать критику — дело нудное, но мы все же хотим остановиться на некоторых замечаниях Слонима, затрагивающих общеинтересные вопросы.

Слоним возмущен: статьи И.Бунина «продиктованы политикой, а не художественными оценками», написаны в резких выражениях, а кроме того, И.Бунин и А.Крайний восстают против еще недавно «своих» — Ремизова и Цветаевой — за «обращение лица к советской России». <…>

В том же номере «Воли России» помещены стихи Марины Цветаевой, о которой Слоним пишет в последней части своей статьи: «Ей дан необыкновенный пафос, в каждом слове — молниеносность, разительность. Смысл сгущен, сжат, в каждой фразе — переполненность, образ — и символ и формула». И далее: «Мне всегда странно, когда я слышу, что иные простодушные (вернее, простодумные) читатели не находят в произведениях Цветаевой ничего, кроме „набора слов“, и никак не могут докопаться до смысла ее стихов и поэм». — «Многие жалуются, что не могут понять ее стихов: на самом деле они не хотят сделать известного напряжения, чтобы проследить за бегом ее мыслей, за переполненностью ее души», и т. д.

Вот образец этой «насыщенности мыслью и эмоцией, содержанием».

Так светят седины,
Так древние главы семьи —
Последнего сына,
Последнейшего из семи —

В последние двери —

Простертым свечением рук…
(Я краске не верю!
Здесь пурпур — последний из слуг!)

…Уже и не светом;

Каким-то свеченьем светясь…
Не в этом, не в этом
ли — и обрывается связь.[420]