Рецензии на произведения Марины Цветаевой

Читатель должен участвовать в творческом процессе поэта и «сделать известное напряжение», необходимое для полного претворения в себе Содержания — там, где это напряжение оправдано глубокой духовной сущностью творчества, а не вызвано синтаксическими затруднениями. «Высокое косноязычие» дано поэту именно для того, чтобы воздействовать на читателя, но поэт не имеет права ставить перед ним ребусы или крестословицы под предлогом «насыщенности». Чем одаренней художник, тем легче и строже подчиняется он законам речи. Связь, и логическая, и эмоциональная, все время обрывается в стихах Цветаевой (в последний период ее творчества) и естественно, что у читателя остается только тягостное ощущение не то мистификации, не то просто бессилия.

Слоним заключает свой панегирик Цветаевой утверждением, что она — «новое». — «Она перекликается с теми, кто в России». «…ее взволнованные строки кажутся там подлинным выражением пафоса и бури наших дней». Быть может, это и кажется тем, кто «пафос и бурю» мыслят только в распущенности и в болезненной эротике, сочувствуя всякому насилию над языком и читателем. Однако, к несчастью для Слонима и Цветаевой, «там» ее только бранят, и Слоним вряд ли сумел бы указать хоть одну хвалебную статью о Цветаевой в советской литературе. Может быть, такие статьи готовятся? <…>

Н. Рыбинский Литературная хроника <Отрывки> {119}

<…> «Обезьяньи палаты»,[421] как мухи, засиживают прекрасную русскую литературу. В беллетристике — Ремизов, в поэзии — Цветаева. И то, и другое — плохо; писать и кривляться гораздо легче, чем следовать художественным образцам, — вызывает много подражаний. Бездарный писатель под Ремизова, поэт под Цветаеву, потому что для этого вовсе не нужно быть искусным в слове, вполне достаточно одного кривлянья.

С ремизовщиной и цветаевщиной бороться необходимо. Система унаваживания хороша только в сельском хозяйстве; подлинное же искусство не терпит дешевизны.

И потому на благодарном поле родной литературы, не раз дававшем такие всходы, что их хватало на целый мир, — особенно досадно видеть произрастающие плевелы, и нет сил, чтобы удержаться и не отделить их от золотистой и чистой пшеницы…

Не путем литературы идут и Ремизов, и Цветаева, и все иже с ними. Но дешевка и реклама делают свое дело, и потому задолго до всякого юбилея, такие писатели уже имеют известность, а иногда и славу. <…>

Цветаева? Это та, которая такие стихи пишет! без глаголов… «Он ее»… И не догадаешься, в чем дело. Пишет, может быть, и плохо, но, знаете ли, — смело…

Так создается популярность. И потому там, где рядовой читатель только пожимает плечами и неуверенно говорит:

— Не понимаю, но раз все восторгаются, несомненно, что-то есть…

Слыша это, хочется сказать ему:

— Не бойся, друг, сметь свое суждение иметь.[422] Прекрасная вещь всегда прекрасна, без всяких пояснений и догадок. А в писаниях этих писателей нет ничего, кроме убогой пустоты, прикрытой такой убогой формой.

Известность писателя далеко не всегда соответствует его ценности. И при нашем литературном богатстве, мы не только можем, но и должны от времени до времени делать уборку и сбрасывать то, что не литература.

М. Гофман О «Верстах» и о прочем <Отрывки> {120}

Вышел второй номер «Верст». О первом номере этого журнала так много говорили и писали, вокруг него создавалось столько легенд, слухов и сплетен,[423] что трудно вполне беспристрастно писать о «Верстах». Будем, однако, справедливы и признаем, что вторая книжка «Верст» составлена гораздо интереснее и содержательнее первой.

Интереснее, прежде всего, литературно-художественный отдел, заключающий в себе псевдогреческую трагедию Марины Цветаевой «Тезей» (первая книжка открывалась также М.Цветаевой — ее поэмой «Гора»), отрывки из романов А.Веселого «Восстание», Ю.Тынянова «Кюхля» («Конец») и Андрея Белого «Москва под ударом», и документы — под громким именем «Россия», за подписью Алексея Ремизова.

В трагедии Марины Цветаевой много удачных и сильных мест (хороша сцена Тезея с Ариадной, прекрасна сцена Тезея с невидимым Вакхом), гораздо слабее хоровые партии; досадно очень частое и утомительное употребление одного и того же размера, для правильного чтения которого автор должен был сделать пояснение: с перерывом между первым и вторым слогом («т. е. (!), — говорит Марина Цветаева, — равная ударяемость первого и второго слога»); размер этот поэт употребляет очень искусственно, насильно разрывая один слог от другого, по типу:

Бой—цу-быкоборцу —

такое совпадение метрических ударений с логическими, как в стихе:

Роз, лавры вершин —

встречается очень редко, между тем как только такие стихи и законны для данного размера. <…>