Рецепт Екатерины Медичи

Так, надо взять фотографию и возвращаться в министерство. Причем как можно скорей! Перерыв подходит к концу. Во второй половине дня может появиться фон Трот. Спросить его? Намекнуть на то, что известно Марике? Вернее, на то, о чем она догадалась? Или не надо?

Нет, лучше молчать. Только попытаться узнать подробности о Лотте… Или тоже не надо? Ей ведь теперь уже ничто не поможет!

Она стойко держалась весь день до вечера, не покладая рук трудилась вместе с Аделаидой Венцлов над этим проклятым каталогом, через каждые полчаса выбегая в коридор и спрашивая кого-нибудь, не видели ли фон Трота. Идти в приемную не хотелось, но все же пришлось. Гундель (то есть, простите, фрейлейн Ширер) сухо проинформировала — другого слова не подберешь! — что начальника сегодня уже не будет.

После этого силы сдерживаться у Марики кончились. Она кое-как дотерпела до конца рабочего дня, но, лишь только оказалась за порогом министерства, начала плакать — и даже внезапное появление у нее дома Урсулы не смогло ее утешить. Урсула вообще впервые услышала о судьбе Лотты (обе они дружили с Марикой, но между собой только легко приятельствовали) и тоже едва не лишилась сознания от ужаса. Впрочем, она всегда была разумной девушкой и изо всех сил пыталась успокоиться.

— Марика, мы ей уже ничем не сможем помочь, — говорит Урсула. — Ну что проку так себя изводить?

Это правда. Но Марика никак не может успокоиться. Она плачет весь вечер. Да и Урсула Лансдорф, ее подруга, тоже плачет, хоть голос ее звучит рассудительно и вроде бы даже холодно.

— Мы с тобой похожи на двух пропойц после целой ночи возлияний, — говорит Урсула, подходя к зеркалу. — Боже мой, мои глаза только пальцами открыть можно, так веки опухли! Дай мне тушь для ресниц. Может быть, накрашусь — стану не такой уродиной. А то ведь на люди выйти нельзя. Давай собирайся, Марика.

— Я никуда не пойду, — всхлипывает та.

— Пойдешь, пойдешь, — всхлипывает и Урсула. — Ты тут рехнешься от горя в одиночестве. А поскольку я тебя не оставлю, значит, и я рехнусь. Нет, нам нужно отвлечься. На танцевальный вечер ехать — это кощунство, я понимаю, но такое сборище, как то, куда меня пригласили… Это ведь то, что нам нужно, как ты не понимаешь? Особенно тебе, глупышка!

— Особенно мне? — Марика поднимает заплаканные глаза.

Какой смысл переживать над тем, что изменить не можешь, — таков был принцип жизни Урсулы. Другое дело, если есть шанс попытаться это сделать.

Нынче вечером, считала Урсула, у них с Марикой такой шанс был. Одна из ее приятельниц, журналистка Ада Гройс, собирала у себя дома на Савиньиплац, в модном квартале, где обитала поощряемая руководителями рейха богема, еженедельную вечеринку. Ада всегда приглашала каких-то невероятно интересных людей. В прошлый раз Урсула видела у нее Ольгу Чехову, знаменитую русскую актрису, по слухам, любовницу не то Гитлера, не то Гиммлера, не то Геринга, а может быть, и всех сразу. Две недели назад у нее был известный актер и режиссер Виктор де Кова со своей женой-японкой. Невероятно экзотическое зрелище эти узкие глазки и кимоно! Прием продолжался допоздна, очень много танцевали, дорвавшись до любимой забавы. Ведь танцевать в публичных местах уже давно категорически запрещалось, нарушителей строго наказывали. Дипломатические представительства и частные квартиры — это были последние оазисы танго, фокстротов и всего прочего, столь приятного и необходимого. А сегодня Ада приглашает к себе саму Анне Краус, знаменитую ясновидящую!

— Ты что, не слышала о ней? — Урсула даже глаза закатывает, не веря, что такое может быть. Впрочем, Марика всегда была не от мира сего. Загадочная славянская душа, что с нее возьмешь! — Ну вот заодно и познакомишься. Она обещала ответить на все вопросы о прошлом, настоящем и будущем. Ты вполне можешь поговорить с ней о Бальдре…