А просьбу Алекса (намек на родственника, живущего близ Дрездена, более чем прозрачен!) ему, конечно, передал Пауль. Значит, осведомитель Торнберга (и кого еще?!) знает, что на линии Париж — Берлин действует еще одна «боевая единица» резистантов — Марика Вяземская? И Бальдр тоже в эту команду зачислен? Боже ты мой, Ники, Ники, сколько проблем из-за твоего легкомыслия у людей, которые ни сном ни духом не ведают, что, возможно, уже занесены властями в списки бунтовщиков и преступников!
— Итак, как прошла поездка в Париж? — повторяет вопрос Хорстер. — Удалось вам выяснить причину осведомленности Торнберга о… контейнере, присланном вам Ники?
— О каком контейнере? — испуганно спрашивает Марика.
— О зеленом, — мрачно поясняет Хорстер, — появление которого в вашем гардеробе предсказал профессор. Помните, в метро…
— Да, конечно, — кивает Марика. До нее наконец-то доходит, что речь идет о шляпке. — Понимаете, герр Хорстер…
— Рудгер, — перебивает тот. — Называйте меня просто Рудгер, очень вас прошу.
Марика неуверенно кивает. Ох, вряд ли она осмелится!
— Ники, то есть мой брат, Николас Вяземски, сказал мне, что профессор и мой дядя случайно столкнулись с ним, когда он входил в мастерскую модистки, которая шила эту шляпку. И профессор просто узнал о том, что она будет послана мне, однако он не был посвящен ни в… фасон ее, ни… в какие-либо другие подробности. Странно, что вам не сообщил об этом Пауль, который как раз в то время был в Берлине и который все отлично знал.
— Да, в самом деле странно. Когда фон Трот сегодня утром в двух словах изложил ваши подозрения, я, признаться, отнесся к ним весьма скептически. Ваши доводы насчет экзекуции, взятки, какого-то любовника просто смешны. У
— Вы… Извините, вы лично видели шрамы Пауля? — упрямо спрашивает Марика, словно не услышав «основного правила коварства». — Теперь-то, наверное, когда прошло столько лет, они зарубцевались. Но что-то должно остаться от девяноста ударов!
— Уверяю вас, — сухо говорит Хорстер, — что они хоть и зарубцевались, но не сгладились. Я не могу себе позволить не только расстегнуть рубашку на людях, но даже появиться в одежде с короткими рукавами. То же самое — Пауль. Я никогда не проверял, есть ли у него шрамы. Какой смысл, если я доподлинно знаю, что они есть? Словом, я воспринимаю ваши слова как полную нелепость. То же — и о связи Пауля с Торнбергом. Но… Да, Пауль прекрасно знал, насколько встревожила нас осведомленность Торнберга о… контейнере. И так просто было эту тревогу развеять, сообщив, что профессор случайно встретил вашего брата, ну и так далее. Почему Пауль промолчал? Забыть он не мог, это исключено…
— Да очень просто! — перебивает размышления Хорстера вслух Марика. — Он не хотел рассказывать о встречах с Торнбергом, потому что у него рыльце в пушку. Он боялся даже упоминания этого имени! Вот скажите, вам известно, что в Париже Пауль попал в больницу?
— Конечно, — кивает Хорстер. — С острым колитом. Там не было никаких лекарств, кроме камфоры, а кормили чем-то совершенно неподходящим, уж не помню, чем именно…
— Вареным горохом и помидорами, — подсказывает Марика. — А Пауль не сообщил, откуда взялась эта камфора?
— Как откуда? — пожимает плечами Хорстер. — Было бы странно, если бы в больнице ее не было.
— Ну так в больнице ее не было! — с торжеством выкрикивает Марика. — Камфору и другие лекарства достал специально для Пауля профессор Торнберг, приведя в действие какие-то свои связи, которые у него, по выражению моего брата, есть везде, как у члена масонской ложи. Среди его знакомых — директор Национальной библиотеки Бернар Фэй, назначенный на пост гитлеровцами за особые заслуги перед ними, а еще, к примеру, военный комендант Парижа. Понятно?