Рецепт Екатерины Медичи

— Что творится со мной, я не могу понять… Мне всегда казалось, что я могу слышать не только пение, но и внутренние голоса моих птиц. Казалось, они говорили нормально, по-человечески, и вот сейчас я в их голосах различаю голоса каких-то женщин. Как будто я знала их… давно. Некоторых из моих птиц зовут их именами: Катрин, Луиза, Изабель… Мне страшно, я то здесь, то там, среди них. Я не чувствую своего тела, мне уже все равно, что с ним делают и кто это делает. Я вижу только тебя. Что бы с нами ни случилось, мое сердце всегда будет рядом с твоим. Я не понимаю, откуда взялась эта любовь. Я полюбила тебя с первого взгляда. Нет, мне кажется, я узнала тебя… Ну да, мы были знакомы раньше, но я просто забыла. Я хочу вспомнить наши прошлые встречи, нашу любовь, потому что и тогда тоже между нами была любовь и страсть. Сейчас у меня перед глазами какие-то страшные картины, все в крови, крики ужаса, ночь светла от пожаров, от света факелов. Я вижу кресты на дверях — белые кресты, я знаю, они заранее проставлены, как будто кто-то пометил эти дома, эти двери. Почему-то толпа врывается только в те двери, которые помечены крестом, и скоро вываливается оттуда, оглядываясь по сторонам воровато, исподлобья, отирая лезвия своих шпаг или кинжалов, выпачканные в крови. А из дома вслед им, словно умоляюще простертые руки, тянутся кровавые струйки. Я выжидаю, пока толпа удалится и в доме воцарится поистине мертвое молчание, и вхожу. Меня мутит от этих запахов, о Господи, но я укрепляю сердце молитвой и, стараясь не глядеть на убитых женщин и мертвых детей, отыскиваю мужские трупы. То, что я делаю с ними всю ночь, не забудется никогда. Тем же самым занимаются мои подруги. Мы мечемся по Парижу, словно гарпии, кровожадные гарпии, или летучие мыши-вампиры, спутницы ведьм. Ну да, мы и впрямь спутницы ведьмы-королевы… Я знаю, моей королеве нужна плоть, в которой сосредоточена мужская сила, семя, порождающее будущие жизни. Она намерена сжечь наши страшные трофеи, а потом развеять пепел с колокольни. У нее какой-то рецепт, какой-то тайный рецепт, который поможет избавить христианский мир от еретиков. Я не могу вспомнить, знала ли я этот рецепт. Кажется, королева что-то говорила нам… а может быть, и нет. У меня так скачут мысли, что я не могу ничего вспомнить наверняка. И не хочу вспоминать. Я лучше вспомню то время, когда мы были с тобой, любимый мой. Это было? Это было? Когда это было? Может быть, помнишь ты? Или это только мое вообра…

— Они устали, герр профессор. Смертельно устали. Конечно, вы им доверили приятное занятие — дама весьма недурна. Однако они не автоматы, которые могут до бесконечности, снова и снова, раз за разом исполнять ваше задание. Тем более что им приходится каждый раз драться с… летчиком. Он опять валяется без сознания. Вы уж простите, Курт его довольно крепко приложил, а то он впадает в неистовство, когда кто-то другой приближается к этой даме. Я слышал, берсеркеры не знали ни страха, ни боли, ни усталости. Их можно было только убить, чтобы остановить. Но… мы же знаем, кто он. Я опасаюсь за судьбы своих ребят, герр профессор. Если станет известно, что мы избили до бессознательного состояния героя рейха Бальдра фон Сакса… — Бальдр! Что с ним?! Да пустите меня! Где он? Что с ним сделали?! Пустите меня, профессор!

— Не снимайте наушники, Марика! Нет, не входите туда! Курт, не пускайте ее… О, черт, черт, черт! Проклятая дура! Все пропало. Все кончено… Я так ничего и не узнал…

Париж, 1942

Ночь давно позади, а Бальдр все спит. Действие наркотика, который ему вколол Торнберг перед началом эксперимента , еще не кончилось. Бальдр лежит на большой кровати номера отеля, в галифе, носках и рубашке, свернувшись калачиком и совершенно по-детски подложив руки под щеку. Иногда он переворачивается на другой бок и снова укладывается в такой же позе, неслышно, ровно дыша. Марика, которая, тоже не раздеваясь, сменив только платье на халат, дремлет рядом, просыпается от его движений, приподнимается и смотрит на него, думая, что его сонное оцепенение уже минуло. Однако Бальдр спит, все еще спит так же спокойно… Он начинает тревожиться, только когда ложится на спину. Брови сходятся к переносице, рот искажается мучительной гримасой, он дышит неровно и тяжело. Руки мечутся по одеялу, странные звуки рвутся из груди. Эти звуки слишком напоминают рыдания, и Марика, не в силах их больше слышать, легонько подталкивает его, чтобы он перевернулся на бок. Тогда наступает блаженная тишина, почти не нарушаемая его ровным дыханием, и Марика смежает ресницы, отчаянно желая, чтобы ночь никогда не кончилась, чтобы солнце не озарило номер, не разбудило Бальдра, не заставило их обоих посмотреть в глаза друг другу и вспомнить вчерашний день и все то страшное, свидетелями и участниками чего они принуждены были стать.