Рецепт Екатерины Медичи

Упреки Торнберга все еще звучат в ее ушах. Профессор долго бранил Марику за то, что она вдруг сорвала наушники и начала рваться в комнату, где проходил эксперимент (Торнберг с благоговением произносил это слово, которое в сознании Марики отныне навсегда будет связано с грехом, насилием, изменой и разрывающей сердце болью), и сбила какие-то частоты, какие-то настройки… Торнберг говорил, что Бальдр и Варвара знали друг друга в незапамятные времена и еще тогда они любили друг друга, именно поэтому ощутили такое неодолимое взаимное влечение теперь. И вместо того чтобы вспоминать о тайне Варфоломеевской ночи, о тайне Екатерины Медичи, Варвара попыталась вспомнить именно это, неведомое, еще более давнее время. Это была двойная реинкарнация, эксперимент в эксперименте, невиданная, по словам Торнберга, ситуация… Именно в те уникальные мгновения сознание Марики, которая доселе безропотно записывала все, что слышала из соседней комнаты, замкнулось на словах ассистентов (так их называл Торнберг) о том, что пришлось Бальдра в очередной раз избить, ибо он пытался помешать им насиловать Варвару. Марика закричала, стащила наушники… И все кончилось. А еще Торнберг бранил ее за то, что в стенограмме оказалось слишком много ее собственных размышлений, воспоминаний о предыдущих разговорах с ним, которые интересовали его меньше всего. Марика не чувствовала своей вины — рука ее писала сама, без участия мозга, под настойчивую диктовку взбудораженного подсознания. Словом, Торнберг был потрясен тем, что Марика, которая по воле случая нашла медиатора, по воле другого случая или по собственной злой воле провалила весь эксперимент. Торжество случайностей, что и говорить! Кругом торжество случайностей!

— А ведь отгадка, которую я искал, уже готова была прозвучать…

Впрочем, Марика почти не слушала его упреков. Она с ненавистью вспоминала Ники — да-да, своего брата, незадачливого заговорщика и неумелого конспиратора, по вине которого они с Бальдром вынуждены были принять участие в этой омерзительной, постыдной игре, в этом свальном грехе, творимом ради торжества каких-то невероятных, никому не нужных (ей, во всяком случае!) исторических фактов… Как вышло, что Торнбергу стало известно все о делах Ники, которые, идиоту понятно, должны храниться в строжайшем секрете?! Или профессор оказался чрезмерно догадлив, наблюдателен и увидел то, что для других, даже для военных властей оккупированного Парижа, до сих пор оставалось тайной? Или кто-то из окружения Ники пооткровенничал с профессором, а тот просто-напросто сделал далеко идущие выводы? Марика не удивилась бы, если бы это оказался ее легкомысленный братец, болтливый мальчишка! Надо, наверное, предупредить Ники… Но Марике даже видеть его не хочется! Ни его, ни его друзей и даже мать Марию. Может быть, Торнберг собирал информацию о них просто из любопытства, вернее, чтобы когда-нибудь сыграть на ней, то есть сугубо в своих интересах? Если бы его всерьез волновали антифашистские игры резистантов, он давным-давно донес бы на них.

Марике хочется надеяться, что он не сквитается с ней за срыв своего мерзкого эксперимента , сообщив своему другу, военному коменданту Парижа, или в гестапо об опасных и совсем не детских забавах Ники. А впрочем, в том оцепенении, в каком она находится со вчерашнего дня, ее ничто всерьез не волнует, кроме одной мысли: наладятся ли отношения между нею и Бальдром? Удастся ли вернуть то, что было у них прежде, то, что вдребезги разбил мелким трепетанием своих крыльев бразильский органист с человеческим именем Гаспар? Птица в окно — беда в дом… Марика беспрерывно думает об этом, беспрестанно задает себе этот вопрос и всякий раз отвечает одно и то же — нет, нет, нет…

Таким, как с Варварой, Бальдр никогда не был с ней. Их прелестный, веселый и легкий роман длился чуть ли не два года. И вот он лопнул, словно прелестный, веселый и легкий мыльный пузырик, наткнувшись на грубую стену истинного вожделения, на тяжелую, неодолимую силу по имени Страсть. Вряд ли Бальдр сможет забыть ту женщину. Вполне вероятно, что он вообще не захочет с ней расставаться. Может быть, он еще вернется к ней — если окажется в силах изгнать из памяти воспоминание, как вместе с ним ее насиловали двое ассистентов Шенберга .. . Марика не слишком уверена в том, что Бальдр преодолеет ревность. И она не уверена, сможет ли сама забыть те звуки, которые доносились к ней через наушники из-за плотно запертых дверей спальни Варвары, те слова, которые шептали и кричали друг другу любовники, потерявшие и нашедшие друг друга во тьме времен, в глуши воспоминаний.